Но закончил он неожиданно:

– А вообще-то Ёрик, с эвенкийского, большой ленок. Я ловил там ленка до двадцати килограммов. Со временем что-то перепутали в буквах: вместо Ёрик стали писать на картах Йорик.

Покачиваясь, Кауфман шел по тропинке к домику Кости. Вот и посмотрим сейчас, кто из нас беднее! Ноги еще держали его. Двустволку нес наперевес. Герку мотало из стороны в сторону. Даже на зоне пить не научился. Очки висели на носу, потому что были подвязаны сзади, за дужки, то ли веревочкой, то ли резинкой.

Дочка протянула руки, он подхватил ее. Лайка недовольно посмотрела им вслед.

Так и вошел в дом. На одной руке Настенька, в другой двустволка.

Костя соскочил с кровати, потянулся к парабеллуму, лежащему на столе.

Но Сталина, простоволосая, в прозрачной комбинашке, уже стояла между ними. Кауфман снял очки и зачем-то начал протирать стеклышки.

Потом сказал:

– Его я убивать не буду… Я убью тебя.

Вскинул ружье.

Сталина уже отобрала у него ребенка и держала дочку на руках.

Мягко отодвинула наставленное на нее дуло.

– Никого ты не убьешь, Гера! И напиваться тебе не стоило. Горе ты луковое!

Кауфман покорно прислонил двустволку к подоконнику, сел за стол, уронив голову на руки, и заплакал. Плечи его тряслись от рыданий.

– Ты предала меня, Говердовская! Все поляки предатели.

– Ты меня спас с Егоркой. Я этого никогда не забуду.

– Вот ты меня и отблагодарила.

– Ты прекрасно знал, Гера, что я тебя никогда не любила. И про Костю я тебе все рассказала. Сердцу не прикажешь. А Егорку ты не любишь.

– Я его еще полюблю.

Кауфман упрямо поднял лохматую голову. Мутным взглядом обвел комнату и увидел на столе аккордеон, покрытый салфеткой-вышивкой. Морской парусник. Работа Сталины. Рукодельница.