Приходилось – что, очевидно, было самым тяжелым – согласовывать, а лучше сказать словами В.С., «пробивать» сборник на всех иерархических уровнях, начиная с университета, где далеко не все поддерживали инициативу ученого. И, наконец, не последнее по значению – административно-техническая издательская работа, которая тоже едва ли не полностью легла на плечи В.С. Он «достает» бумагу и непосредственно вывозит ее из Одесского порта, находит латинский шрифт для французских резюме статей и привозит его из Кишинева, самолично рассылает по почте сначала оттиски, а затем и саму книгу.

Одно накладывалось на другое, провоцируя конфликты, создавая порой критическую ситуацию вокруг издания сборника. Заметим, первоначально анонсировался объем 17 п.л., в итоге получилось более 40! И это при тираже 1300 экз. Нетрудно догадаться, какая нагрузка падала на университетское издательство, притом, что сроки сдачи материалов в печать – а, значит, и выхода сборника из печати – постоянно переносились[919].

«После того, как я добился в Киеве разрешения на увеличение его объема до 30 печ. листов, – писал Алексеев-Попов, – столкнулся здесь, в самом у[ниверси]тете с грязной кампанией, поднятой исключительно с целью опорочить, запачкать и унизить меня, добившись уничтожения набора, якобы пришедшего в негодность и т. д. Фельетоны и статьи в многотиражке, лживые рапорты нового д[иректо]ра, заявления на партийном комитете у[ниверси]тета – все было пущено в ход». В общем, над сборником, по выражению В.С., нависла угроза «убийства». «К счастью, комиссия Парт[ийного] К[оми]тета оказалась объективной и помогла распутать все это дело».

Чего стоил Вадиму Сергеевичу такой «производственный конфликт»? «Много курил, обострились последствия блокады. Начались спазмы сосудов в голове, немеет левая нога… Был еще все время… лейкоцитоз». Бесконечное хождение по врачам, анализы, диагнозы. Тревога… «Потерял способность писать», и более того: «Иногда в перерывах между лекциями мне просто делалось дурно»[920].

Наше знакомство с Вадимом Сергеевичем произошло при обстоятельствах печальных и символичных. 17 марта 1963 г. Снежная пустыня на окраине Петергофа, сковывающий дыхание мороз, сгущающиеся сумерки и маленькая группа людей вокруг гроба Якова Михайловича Захера. Кроме В.С. и меня, из ученой среды были Владимир Сергеевич Люблинский и Василий Никитич Белановский. Люблинский представлял в своем единственном лице все ленинградское франковедение заодно с академическим миром бывшей столицы, а Белановский тоже чисто индивидуально как личность – университет с той самой кафедрой, которой Захер посвятил свою профессиональную жизнь.