Эти строки, однако, стали не просто долгом памяти. 100-летие Виктора Моисеевича и предложение редакции «Французского ежегодника» написать воспоминания побудили меня осмыслить, кажется впервые, бесценность общения с Далиным. Его оптимизм и его жертвенность, вера в идеалы и верность избранному делу – это уроки большой и трудной жизни. Уроки добрые и мудрые, которые по-хорошему воодушевляют и по-старинному научают.

Незадолго до кончины Далину присвоили звание почетного доктора наук Безансонского университета. Помню эту церемонию и невыразимо грустные глаза Далина, осененного торжественной лентой. Пришло признание от страны, истории которой он посвятил всю свою творческую жизнь, с учеными которой у него были очень уважительные и самые дружеские связи[894]. Не слишком ли поздно? В последнем письме другу Виктор Моисеевич процитировал Веру Инбер: «Уж своею Францию / Не зову в тоске. / Выхожу на улицу / В ситцевом платке»[895].

Оболенская, приведя эти строки, размышляет о далинской мечте снова посетить Францию, о разочаровании советской действительностью. А я размышляю об ином. Виктор Моисеевич был замечательным представителем поколения «Гренады»: «Я хату покинул, / Пошел воевать, /Чтоб землю в Гренаде / Крестьянам отдать». В этих строчках уроженца Екатеринослава (Днепропетровска – Днепра) слышится что-то автобиографическое и для Далина. И хочется по-светловски спросить: «Откуда у хлопца испанская грусть?».

Уроженец Одессы, участник Гражданской войны за установление Советской власти на земле Украины, пришедший в науку, в Институт красной профессуры из руководства украинским комсомолом, Далин никогда в разговорах со мной[896] не касался собственно украинской темы, хотя переписывался с одесскими друзьями. Не реагировал он и на мои занятия современным Востоком (по контрасту с Алексеевым-Поповым и Сытиным, а также с М.Я. Гефтером, оценившим мою книгу о Франце Фаноне).

Другое дело – Франция. Вместе с Манфредом Далин был самым пламенным франкофилом среди наших франковедов. Не только культурная и историческая традиция, современная научная жизнь, политические и общественные события в этой стране всегда оставались в центре его внимания. Прав, очень прав Варужан Погосян, написавший о «скрытой надежде» ученого на «приход к власти в западных странах, и в особенности во Франции, левых политических сил»[897].

То было очень специфическое душевное состояние советских историков Запада; еще дольше оно сохранялось у историков Востока. По замечательным воспоминаниям индолога Коки Александровны Антоновой, немало ее коллег и не только в 30-х, но и в 50-х годах мечтали об участии в индийской революции[898]. Что же говорить о первом поколении советских китаистов, которые принимали самое непосредственное участие в Гражданской войне на земле Поднебесной?