Адо признавался: у него возникло опасение, «не будет ли неоправданной дерзостью со стороны молодого исследователя претендовать на свое особое слово» в разработке такой темы. «Опасения оказались напрасны»: автор «сумел сказать свое слово, сказать его уверенно и смело»[1132]. В тот критический для любого ученого момент поддержка Адо очень вдохновила меня.

И с того времени (1967) между нами образовался творческий союз, основанный как на взаимной симпатии, так и на деловых отношениях. Иллюстрацией может служить надпись, сделанная А.В. на подаренном мне втором издании его знаменитой монографии: «Дорогому Александру Владимировичу Гордону в память о нашем многолетнем сотрудничестве и с самыми добрыми пожеланиями 18.I.88».

Образование нашего творческого союза объясняется довольно просто с историографической точки зрения. Как говорится, «ничего личного». Точнее, у меня, как и у Анатолия Васильевича, были превосходные личные отношения с Манфредом и Далиным (оба были оппонентами на защите докторской диссертации Адо). Но оба «гранда» исповедовали «якобинократизм», были приверженцами в известной мере того «культа власти», что сложился в изучении Французской революции в 30-х годах. Я же через Захера, Адо через Поршнева унаследовали более характерный для 20-х годов «культ революции» как великого народного движения[1133].

Мое положение было особенно деликатным. Правда Далину понравилась моя статья о роли секций и их центрального органа в восстании 31 мая – 2 июня 1793 г. Понравилась тем, что я ушел от выпячивания роли «бешеных», но Манфреду не понравилось акцентирование роли активистов секций в ущерб Якобинскому клубу и его лидерам. И он выразил надежду, что при описании дальнейших событий все станет на свои места. Не стало! Опять у меня в центре внимания оказались «низы», их настроения, их устремления. Хотя Адо к тому времени еще не продвинулся в своих исследованиях к 1793 г., уже его работа о положении в деревне накануне свержения монархии укрепила мою позицию по генезису якобинской диктатуры.

И я обильно ее цитировал. Это заметил Манфред: «Вы очень часто ссылаетесь на Адо». «Это хорошо!» – заявил я, сделав вид, что не заметил подвоха. «Нет, плохо, – сказал мой научный руководитель, – другие могут обидеться». Он имел в виду Далина. Я обошел это замечание. В отношениях со мной Альберт Захарович отличался исключительной терпимостью, а Виктор Моисеевич очень ценил исследовательский талант Адо. Как-то я назвал Анатолия Васильевича «историком-аграрником». Далин возмутился. В его представлении аграрная история была чем-то узким. А Адо был для него уже тогда крупным историком Революции в целом.