– Пожалуй.

– Не уверен, что мне это нравится.

– Не волнуйся, это скоро пройдет.

Часть третья Август

Часть третья

Август

Где ты видела его? Что он делал? Что говорил? Как он попал сюда? Он спрашивал обо мне? Где он? Когда ты увидишь его? Ответь мне на все одним словом!

Любовь

Любовь

Но любовь скучна. Для каждого, кого она обходит стороной, любовь не нова и банальна, а первая любовь – это просто неуклюжее физиологическое воплощение того же самого. Шекспир, очевидно, это понимал; откройте самую знаменитую историю любви и зажмите между большим и указательным пальцем те страницы, на которых герои по-настоящему счастливы, без предшествующих событий и последующих мук, – только тот период, когда любовь взаимна и безмятежна. Получится тоньше тетрадки – даже на брошюру не потянет: краткая интерлюдия между предвкушением и отчаянием. Признания и ласки юных влюбленных, зарождение шуток, понятных только им двоим, сомнения и неуверенность, убеждения и клятвы – все это тщательно дозируется; если Шекспир и набросал когда-то сцены, где герои обсуждают любимые кушанья, или чистят друг другу пупки, или разжевывают тексты песен, то совершенно правильно сделал, когда вымарал их из второй редакции.

Начало и конец, предвкушение и отчаяние – вот в чем соль этой истории, но читать про состояние влюбленности, а особенно юношеской влюбленности – это все равно что слушать чужую похвальбу о прыжке с парашютом или подробный пересказ необычного сна или разглядывать выцветший снимок эпохального спектакля, сделанный с большого расстояния. Чем напряженнее чужой опыт, тем менее мы склонны выслушивать его описание; конечно, мы рады, что чужая жизнь радикально переменилась после неких волнующих событий, но нельзя ли уже пойти дальше?

А значит, лучше всего будет принять как данность, что мы, оставаясь наедине, либо целовались, либо дурачились, и было это совершенно потрясающе, я даже удивлялся, почему взрослые не занимаются этим постоянно, ведь мы потом открываем здесь новые стороны всю оставшуюся жизнь. Примем как данность и то, что разговоры, которые велись во время кратких передышек, были более искренни, проницательны, свободны, веселы, остроумны, серьезны, содержательны, плавны и глубоки, чем любые другие, когда-либо звучавшие между людьми; это были не просто разговоры, а реальные разговоры. Примем как данность еще и то, что мы были самыми остроумными на всем белом свете, и я с гордостью вспоминаю, как от моей шутки Фран описалась, да-да – обмочила джинсы. Примем как данность, что между нами не было ничего половинчатого, ни страстей, ни тревог, ни желаний, ни страха. Примем как данность, что мы составляли друг для друга сборники и пылко обожали музыку друг друга (ну или в крайнем случае притворялись), что очень серьезно и молча слушали, как Ник Кейв и Скотт Уокер поют о нас, как Нико и Нина Симон пробуются на предмет песни, которая будет нашей и заставит нас плакать, и что манеры, которые прежде считались дурацкими или даже отталкивающими, – держаться за руки, страстно целоваться на людях, передавать жвачку изо рта в рот – оказались вовсе не тошнотворными. Примем как данность, что ни один из нас не хотел быть ни с кем другим, ни в каком другом месте, а время, проведенное нами по отдельности, считалось потерянным и что невозможно было представить себе обстоятельства, где все перечисленное расценивалось бы иначе. Кое-что из этого еще всплывет ниже, в объеме, не превышающем брошюрку, но это неизбежно. А бóльшая часть не будет даже упомянута, но и забыта тоже не будет.