– Нет-нет, мысль интересная. Мы с вами пойдем.
– Да мы на великах, – сказал я.
– А мы рядом побежим, трусцой! – не отставал Алекс. – Возьмите нас с собой!
– Что за детский сад. Поехали, Чарли.
– А кто же будет нащупывать
– Мы с вами! – подтвердила Хелен.
– Все, мы поехали! – прокричала Фран. – Пока!
– До завтра! – прокричал я, поднимаясь на педалях.
– А нащупать мои уязвимые местечки?
– До свидания! До свидания!
Уязвимые места
Уязвимые места
В общем, следующие две недели мы по вечерам отрывались от коллектива, чтобы пробежаться по строчкам.
Никогда не видел такого обалденного зрелища, как Фран на своем итальянском гоночном велосипеде с загнутым назад рулем; по возможности мы старались ехать бок о бок, и над нами сквозь кроны деревьев старым проектором подрагивало солнце; порой мы уезжали совсем недалеко, делали остановку и, не прерывая поцелуев, неловко соскакивали с велосипедов. Поиском уязвимых мест мы занимались в роще и в зарослях кустарника; из-за отсутствия традиционных стогов располагались в тени затянутых в черный пластик цилиндров прессованного сена, и нам в спины упиралась свежая стерня, как утыканное гвоздями ложе факира. Однажды Фран принесла с собой похищенную у родителей бутылку красного и протолкнула пробку внутрь при помощи шариковой ручки; на дневной жаре приторное содержимое нагрелось до температуры чая. Мы по очереди пили из горлышка, а потом Фран, хмельная, с липкими губами, набрала полный рот вина и перелила в меня, стараясь не смеяться.
– Чувственно? Или гадостно? – допытывалась она, но липкие капли стекали у меня по шее.
Воспоминания о вчерашнем вечере и предвкушение нынешнего помогали мне продержаться на долгих, все более напряженных репетициях. Мы отсматривали сцены друг друга, и увиденное было… далеко от совершенства, но лучше, чем пафос и рисовка первых дней; нелепая манерность декламации мало-помалу исчезала, а из сплошного мрака возникали персонажи и сюжет. Актеры уже смотрели друг другу в глаза, не содрогались от касаний и подхлестывали партнеров. Я никогда не играл и не буду играть в оркестре, но теперь отчетливо представлял, какое чувство испытывают музыканты, разучив длинное произведение: они предвкушают полюбившиеся отрывки и находят, чем себя отвлечь во время скучных, а свою партию стараются исполнить так, чтобы выиграло все произведение, хотя никто в публике этого не заметит. Смущение, как я понял, хуже, чем старательность, и я, выкладываясь по полной, даже прошляпил тот момент, когда влился в труппу, как по своим ощущениям, так и по ощущениям партнеров. А какие, собственно, были у меня причины не стать частицей того, что любила Фран?