– Этот язык, эти слова… – тут он включил тон проповедника, – это самые прекрасные слова, какие вам доведется произносить вслух, и написаны они самым прекрасным поэтом, когда-либо жившим на земле. Их надо смаковать. И ради всего святого, – наигранный смешок, словно у телеведущего, – получайте удовольствие!

Групповые объятия. Ни пуха! Будем друг друга ругать! Не всерьез, конечно! И в ожидании своего выхода мы, парни и девушки, разошлись по двум шатрам, чтобы дожидаться девятнадцати часов, когда…

– Занятые в первом акте, внимание! Занятые в первом акте, приготовиться!

Я надел очки, которые волшебным образом превращали меня в Бенволио. На пути у меня оказалась Фран, которая расхаживала туда-обратно и что-то бормотала себе под нос, зажмурившись, разведя руки в стороны и щелкая пальцами.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

– С тобой можно разговаривать или у тебя мандраж?

– Уже в штаны наложить готова.

– Не надо.

– Пойми! Теперь к нам ко всем появились претензии. Слушай…

За стенкой послышался гул голосов и скрип дощатого настила.

– Твои родители здесь?

– Ага. Мама каждый вечер приходит.

– Гордится тобой.

– Что удивительно.

– Да нет. Ты будешь неподражаема.

– Спасибо. Ты тоже. Как тебе мой грим? – Ее тускло поблескивающее лицо цветом напоминало коричневые старушечьи чулки. – Полли расстаралась. Выгляжу как манекен в универмаге.

– Надо учитывать освещение…

– Она заладила то же самое, а потом еще пририсовала мне в уголках глаз вот эти красные точки. Говорит, это зрительно увеличивает глаза, но, по-моему, впечатление такое, будто у меня ячмень. Конъюнктивит!

– Успокойся.