Это внезапное сострадание, удивлявшее и расстраивавшее её, она впервые почувствовала в лазарете. Первые дни она просто спала, наслаждаясь немыслимой роскошью лежать в кровати, какой бы она ни была, и отдыхать. Лихорадка долго не унималась, и всё тело ломило, но благодаря отдыху и лекарствам Биргит наконец начала поправляться.

Женщине, лежавшей рядом с ней, повезло меньше. Её кожа жёлтого цвета напоминала воск, но она улыбалась, ласково и блаженно. Когда Биргит смогла сидеть в кровати, они познакомились.

– Тебе явно лучше! – воскликнула женщина на немецком, вполне приличном, хотя и было понятно, что это не родной её язык. – Я так рада. Я знала, что ты поправишься. Ты молодая, тебе есть ради чего жить. – Она улыбалась, её морщинистое лицо лучилось добротой. Биргит непонимающе смотрела на неё. – Меня зовут Бетси, – сказала она. – Бетси тен Бом. Моя сестра Корри как-то меня здесь навещала – у тебя ведь тоже, кажется, есть сестра?

– Да, но откуда вы знаете?

– Ты звала её во сне. Я подумала, что это, наверное, твоя сестра. Лотта, да? Уверена, с ней всё в порядке.

Биргит не знала, что отвечать; Бетси тен Бом говорила уверенно, как прорицательница. Это тревожило, и в то же время ей хотелось верить.

– Вы давно в лазарете? – спросила Биргит.

– Да только вчера положили. Это просто чудо, что мне так повезло. Бог очень добр, правда?

Биргит в недоумении смотрела на неё. Как эта тяжело больная женщина могла такое говорить, попав в концлагерь, скорее всего безо всякой на то причины, и, судя по её виду, находясь на две трети пути к смерти? Она несла ту же чушь, что и Лотта, но ведь была гораздо старше и казалась мудрее.

– Знаешь, я тут видела сон, – сказала Бетси, и эта внезапная смена темы удивила Биргит ещё больше. – Хотя это не совсем и сон, а больше пророчество. Когда война закончится, у нас с сестрой будет дом, красивый дом. – Бетси опустилась на тонкую подушку, мечтательная улыбка смягчила её черты. – Самый красивый дом на свете – больше, чем Беже, – так называлось наше поместье в Харлеме, – с мозаичными полами, и статуями, и широкой лестницей. Я так ясно всё это видела.

– Как прекрасно, – вежливо ответила Биргит, хотя ей показалось странным, что такая возвышенная натура, как Бетси, может мечтать о чём-то столь материальном.

– Да, это прекрасно! – сияя, воскликнула Бетси. – Я знаю, что так и будет. И это будет дом для всех людей, которые так пострадали от этой войны, от этой жизни, – она обвела рукой палату и кивнула, и Биргит не сразу поняла, что Бетси тен Бум имеет в виду не бедных, истощенных больных на соседних койках, большинство которых, скорее всего, не переживут и следующие несколько дней, а медсестёр и охранников. Их преследователей и мучителей.