– Ты говоришь как Бетси, – заметила Биргит и вновь ощутила резкую боль, удивившую её саму. Она почти не знала эту женщину, так сильно её изменившую.

Лотта улыбнулась. Они с Бетси познакомились уже здесь, в бригаде вязальщиц.

– Я рада, – просто ответила она, и Биргит улыбнулась в ответ.

Оглядываясь назад, Биргит думала, что должна была понять это раньше. Дни они с Лоттой проводили вместе за вязанием, вечерами спали рядом, тесно прижавшись, чтобы согреться под тонкими одеялами Конечно, она должна была понять, учитывая все обстоятельства; другие женщины в их бараке, видимо, поняли раньше, чем она, потому что она просто не хотела понимать.

Однажды вечером, когда они уже выполнили свою норму по вязанию носков – носков, по поводу которых Биргит задавалась вопросом, будут ли их носить солдаты, учитывая, что война подходила к концу, осознание пришло к ней внезапно и неотвратимо. Лотта взяла несколько лоскутков шерсти и сплела каждой из них по маленькому эдельвейсу – стебли цвета хаки, горчично-жёлтые цветы. Немного не те цвета, но Биргит всё равно узнала.

– Ты помнишь? – спросила Лотта, слабо улыбаясь, рассматривая в пальцах маленький цветочек.

– Конечно, помню.

– Сёстры Эдельвейс. Кажется, это было целую вечность назад. – Она положила руку на живот, и вот когда Биргит заметила под тканью её платья вздувшийся бугор, который должна была заметить уже давно. Лотта так болезненно исхудала, что он был очевиден, но мешковатое бесформенное платье сглаживало очертания, а нежелание Биргит вглядываться довершило остальное.

– Лотта… – В её голосе было что-то такое, что сестра выпрямилась, безвольно уронила руку, печально улыбнулась и отвела взгляд. – Он знает?

– Нет, хотя если бы он посмотрел на меня как следует, я полагаю, он бы смог понять, – она говорила тихо, просто, мрачно констатируя факт.

– Матерь Божья. – Биргит покачала головой, понизив голос до шёпота. – Что же ты будешь… как же ты сможешь…

Иногда у женщин в лагере рождались дети, и их тут же отбирали. Некоторых, по большей части детей евреев и цыган, топили в бочке с водой прямо у казармы; других, если они были достаточно арийской внешности, оставляли жить, отдавая на усыновление «расово чистым» парам.

– Не знаю, – просто ответила Лотта. – На всё воля Божья, – Она молчала, грустно, умоляюще глядя на сестру. – Этот ребенок невиновен, Биргит. Не вини его – или её – ни в чём.

– Я и не виню, – честно ответила Биргит. Она просто боялась за сестру. Война почти закончилась, но будущее по-прежнему оставалось неопредёленным. Как Лотта сможет родить ребенка в таком месте? Позволят ли ей оставить его себе? Или выбросят, как мусор, потому что всем будет уж точно не до того? – А сколько…