– И вы по-прежнему хотите заселить его надзирателями? – спросила Биргит скорее недоверчиво, чем цинично, и Бетси рассмеялась.

– Там будут жить все, кто пострадал. Мы должны снова научиться жить, Биргит, снова научиться любить. Люди способны на ужасные поступки, но способны и на чудесные. Я не верю, что есть живая душа, которая не может научиться любить, если у неё есть возможность и поддержка.

– Даже Гитлер? – спросила Биргит. Её недоверие боролось с любопытством. Бетси отложила вязание и серьёзно посмотрела на неё. Её обычно жизнерадостное лицо вдруг помрачнело. Биргит поняла, что она серьёзно обдумывает вопрос, вкладывая тот смысл, какой она сама и не думала вкладывать. Конечно, Гитлера простить было нельзя.

– Да, – тихо сказала Бетси, – даже он, – и продолжила вязать.

По мере того как становилось холоднее, настроение в лагере становилось всё более напряженным и выжидательным. Земля была тверда, как железо, и покрыта хрупкой снежной пылью. Заболевших женщин не пускали в лазарет, и Биргит видела, как больных и немощных, занимавших койки, которые когда-то занимали они с Бетси, загружали в грузовик. Она знала, куда их везут, и ей было больно и противно. Как долго это могло продолжаться? Господи, как долго?

В середине февраля Бетси вдруг не вышла на работу. Биргит спрашивала всех, но никто не знал, куда она пропала. Это всегда был плохой знак, и в этот раз Биргит испугалась сильнее, чем могла от себя ожидать.

– Её кашель усилился… сестра уже спрашивала о ней, – наконец ответила одна из женщин. – Будем надеяться, её отправили в лазарет.

Лазарет, подумала Биргит с внезапным страхом, теперь был просто местом, куда людей привозили умирать, а потом от них избавлялись. В тот вечер она выскользнула из барака и по снегу добежала до лазарета. Её, конечно же, выгнали, как она и думала, но она пробралась через заднюю дверь и через окно влезла в вонючую уборную с переполненными туалетами. Подойдя к двери, она увидела груду тел, сложенных у стены, словно хлам, и у неё скрутило желудок.

Но она увидела и Бетси – Бетси, вновь лежавшую в постели. Её кожа была жёлтой, как пергамент, а глаза навсегда закрылись. Биргит попятилась, зажала кулаком рот. Это её не удивило, совсем не удивило, и всё же… всё же…

Как же их дом, прекрасный дом, который они собирались строить после войны, дом с перилами, статуями и цветами? В тот момент Биргит поняла, что верила в него почти так же сильно, как Бетси. Ей нужно было поверить хоть во что-то, но и эта призрачная надежда умерла вслед за остальными.