Оруэллианской республику Гилеад делает атмосфера парализующей нереальности. «Служанка» Фредова предполагает, что известия о далеких битвах армий Гилеад с другими религиозными фракциями могут быть чистой фикцией, так же как и Майское сопротивление в ее романе может быть таким же несуществующим Братством у Оруэлла. Даже воспоминания служанки весьма обманчивы. Когда она пытается представить себе своих мужа и дочь, то их лица в ее воображении съеживаются, как горящие фотографии. Саму себя она называет «беженкой из прошлого»⁶³. Следующее поколение женщин будет чувствовать себя более счастливым, будет более послушным, потому что «у него не будет воспоминаний о том, что когда-то все было совсем по-другому». Служанка, так же как Уинстон Смит, не является радикалом. Она просто ищет то, за что можно ухватиться, пока все не превратится в туман. По крайней мере, Уинстону оставили его собственное имя, хотя сама Англия свое название потеряла, и другим названием Взлетной полосы I может вполне стать, например, Офокеания.

«Рассказ служанки» – это первая утопия о подавлении женщин. В первые два года после выхода романа было продано более миллиона экземпляров. В 1990 году вышел фильм по сценарию Гарольда Пинтера. Этвуд регулярно спрашивали, является ли ее роман прогнозом или предсказанием. То, что она обычно отвечает, вполне применимо к роману «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый»: «Давайте назовем его антипредсказанием. Если такое будущее можно подробно описать, то, возможно, оно не наступит»⁶⁴.

В 1984 году Оруэллу мог бы исполниться восемьдесят один год. Всем его друзьям, кто дал в тот год интервью, выступал на конференциях и опубликовал мемуары, было глубоко за семьдесят[70]. Даже более молодому поколению, спорившему о творчестве писателя в 1950-е, было уже за шестьдесят. Мнения всех этих людей были отягощены многолетним багажом представлений о том, что тот, кто выиграет последнюю словесную баталию, получит воображаемую благосклонность Оруэлла. Эти люди боролись за правильность своих собственных воспоминаний, верность сделанных много лет назад выборов. Виктор Соден Притчетт говорил Time: «До какого-то определенного уровня я его понимал. Точно определить, кем он был, было сложно, потому что, как только ты пытался как-то его зафиксировать, он тут же делал что-то противоречащее твоим выводам»⁶⁵.

Решение этого вопроса (который для некоторых так и не решен) было простым – внимательно изучить цитаты писателя и отбросить все те, которые не устраивают конкретного человека и его позицию. Все ломавшие копья считали, что настаивают на единой и неделимой правде. Они настолько идентифицировали себя с моральной честностью и независимым мышлением Оруэлла, что когда видели, что их оппоненты «крадут» их Оруэлла, то чувствовали себя глубоко оскорбленными. Только немногочисленные представители коммунистической мысли разлива 1930-х не хотели иметь с Оруэллом ничего общего (семидесятичетырехлетний журналист Аларик Якоб назвал роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» «одной из самых омерзительных из когда-либо написанных книг»⁶⁶), но большинство комментаторов хотели, чтобы святой Джордж был на их стороне, и (вполне вероятно, искренне) винили своих оппонентов в идейном шельмовстве.