Роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» превратился для интеллектуалов соцблока в такое клише, что Милан Кундера его возненавидел. Известная цитата Кундеры «Борьба человека против власти – это борьба памяти против забывания»⁸³, может, и звучит как цитата из Оруэлла, но Кундера считал, что роман писателя способствует тому, что его чешские друзья воспринимают свою жизнь как «ряд безликих ужасов»⁸⁴. Жизнь в соцстране не была такой плохой, как в Океании, говорил Кундера. Несмотря ни на что, все люди веселились, наслаждались искусством, шутками, дружбой, любовью. Кундера говорил: «Говоря о сорока ужасных годах, они оруэллизировали воспоминания своей собственной жизни»⁸⁵.

Когда Кундера напечатал эти слова в 1993 году, Евразия уже пала.

Часто забывают о том, что Оруэлл не соглашался с О’Брайеном в том, что тоталитаризм является непобедимым, и в своих журналистских работах писал о том, что тоталитаризм содержит в себе зерна своего собственного распада. Русский диссидент Андрей Амальрик был согласен с такой точкой зрения. В 1970 году он написал книгу-эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» (изначально он выбрал 1980-й, но приятель убедил его, что в качестве точки отсчета лучше использовать пророческий год Оруэлла). Андрей Амальрик провел несколько лет в лагере и на поселении и позднее умер за границей.

В 1984-м над одним сидящим в тюрьме приятелем Амальрика смеялись сотрудники КГБ: «Амальрик уже мертв, а мы никуда не делись»⁸⁶. На самом деле диссидент был прав по поводу слабости СССР, вот только с точным годом распада импери ошибся. В 1984-м югославский социалист Милован Джилас писал о том, что тоталитаризм исчез, оставив после себя только «ритуальные коды»⁸⁷. Язык этого кода назывался новояз[71]. О’Брайен считал, что власть без веры не идеальна. Такое положение вещей означало упадок. Без идеологии и террора советский режим уже не был тоталитарным, а без тоталитаризма он не мог выжить.

В 1987 году правительство Горбачева попросило социолога Юрия Леваду провести опрос общественного мнения. Левада использовал эту возможность для проверки своих собственных догадок о том, какие последствия ждут людей, десятилетия проживавших в атмосфере конформизма, изоляции и патернализма. В общем, Левада хотел исследовать Homo Sovieticus, который должен был верить в прогресс и равноправие, которые в реальной жизни наблюдал не так часто. Ответы на вопросы анкеты подтвердили предположения социолога о том, что большинство советских граждан делали вид, что верили в коммунизм. Все настолько хорошо знали свою роль и движения, что могли танцевать даже тогда, когда музыка уже давно стихла. Спустя тридцать лет русско-американская журналистка Маша Гессен сделала такой вывод о Homo Sovieticus в книге «Будущее – это история: как тоталитаризм вернулся в Россию»: «Его внутренний мир состоит из противоречий, его цель – выживание, его стратегия – это постоянные переговоры, бесконечные игры и двоемыслие»⁸⁹. По Оруэллу получалось, что Homo Sovieticus была Джулия: «Она исходила из того, что все или почти все в душе ненавидели Партию и нарушили бы правила, если бы считали, что это можно сделать безопасно»⁹⁰.