На одном из вечерних обсуждений возник вопрос: «Что такое американский индеец?»

Ответ, конечно, будет следующим: индеец—это идея данного человека о самом себе. И идея эта нравственна, ибо ею .определяется то, как относится он к другим людям и к миру в целом. И идея эта, чтобы быть понятной в полной мере, должна обрести выражение.

Я намерен, следовательно, говорить о том моральном И речевом измерении, в котором мы живем. Я намерен высказаться по поводу таких понятий, как экология, сказительство и воображение, Позвольте рассказать вам одну историю.

Однажды ночью произошла необычайная вещь. Я написал уже большую часть «Пути к Горе Дождей»—практически все, кроме эпилога. Я изложил последнюю из древних сказок кайова и сочинил к ней исторический и автобиографический комментарий. Я почувствовал, что мне стало трудно дышать; я высказал все, что было мне суждено сказать по этому поводу. В ярком свете дня лежала передо мной рукопись. Небольшая, конечно, незавершенная или почти завершенная. Я приписал второе из двух стихотворений, обрамляющих книгу, и произнес, таким образом, последнее слово. И все же какой-то предпоследний, но завершающий элемент отсутствовал. Я снова стал писать:

«Утром, в первые часы после полуночи, 13 ноября 1833 года, казалось, наступил конец света. Покой ночи внезапно был прерван: в небе возникли сверкающие вспышки света такой силы, что люди просыпались от него. С быстротой и плотностью надвигающегося ливня по всей вселенной падали звезды. Отдельные были ярче планеты Венеры; одна, как говорили, была не меньше Луны». Я писал дальше о том, что это событие, падение звезд на землю Северной Америки, этот взрыв метеоров, что произошел 137 лет назад, отмечен среди самых ранних знаков в

календарях кайова, что о нем все еще помнят; он сделался частью народной памяти.

«Живая память,— писал я,—и устная традиция, передающая ее, раз и навсегда соединились для меня в лице Ко-сан». Мне казалось справедливым, наконец, всерьез обратиться к личности этой старой женщины. Ко-сан входит в число самых уважаемых людей, которых я когда-либо знал. Как-то летним полднем в Оклахоме она рассказывала и пела для меня. То было как сон. Она была уже старухой к тому времени, как я родился, и взрослой женщиной, когда появились на свет мои дед . и бабка. Она сидела совершенно неподвижно, вся съежившись. Казалось странным, чтобы так много лет, целое столетие, могло найти столь компактное и концентрированное выражение. Ее голос дрожал, но не изменял ей. Песни ее были печальны. Древняя фантазия, упоение речью и воспоминаниями сияли в ее единственном зрячем глазу. Она заклинала прошлое, в совершенстве осознавая долгую протяженность своего бытия. Она воображала миловидную девочку, резвую и живую, какой была когда-то. Она воображала Пляску Солнца: