Кэмпбелл кривится:

— Почему бы тебе не взяться за работу, Джулия, и не разрушить мое дело, как ты и планировала с самого начала.

— Это не твое дело, а дело Анны, хотя я прекрасно понимаю, почему ты считаешь иначе.

— И что это должно означать?

— Вы оба трусы. Оба, как одержимые дьяволом, бежите от самих себя, — говорю я. — Мне ясно, каких последствий опасается Анна. А чего боишься ты?

— Не понимаю, о чем ты.

— Нет? Куда подевался наш шутник? Или шутить слишком трудно, когда затрагиваются такие глубинные материи? Ты отступаешь назад всякий раз, как кто-то приближается к тебе. Это ничего, когда дело касается Анны, она всего лишь клиентка, но если станет для тебя чем-то бо`льшим, ты попадешь в беду. Я? Ну, перепихнуться по-быстрому — это хорошо, но привязаться эмоционально — об этом не может быть и речи. Прочные отношения у тебя только с этим псом, и даже они — какая-то невероятная государственная тайна.

— Ты слегка отклонилась от темы, Джулия…

— Вовсе нет. Я, вероятно, единственный человек, у которого достанет квалификации, чтобы показать тебе, какое ты жалкое ничтожество. Но это нормально, правда? Потому что, если тебя считают ничтожеством, никто не попытается сблизиться с тобой. — Я останавливаю на нем сверкающий взгляд. — Неприятно чувствовать, что кто-то видит тебя насквозь, верно, Кэмпбелл?

Он встает, лицо у него каменное.

— Мне нужно заняться делом.

— Давай занимайся. Только не забудь отделить правосудие от человека, который в нем нуждается. Иначе — не дай боже! — вдруг обнаружишь, что у тебя есть сердце.

Я быстро ухожу, хватит уже срамиться, и слышу несущийся вдогонку голос Кэмпбелла:

— Джулия, это неправда.

Закрываю глаза и, понимая, что этого лучше не делать, все-таки поворачиваюсь.

Он мнется.

— Собака… Я…

Признание обрывает появляющийся в дверях Верн.

— Судья Десальво вышел на тропу войны, — произносит он. — Вы опоздали, и в киоске закончились сливки для кофе.

Я встречаюсь взглядом с Кэмпбеллом и жду завершения фразы.