Когда его увидели снова — теперь он реже показывался дома, словно понимая, что толку от него все равно никакого, — вся спина его представляла собой плешь. Из болезненно-сизоватого цвета кожи, покрытой корочкой, кое-где торчали волоски. Некогда богатая шуба Джульки исчезла. Теперь он часто по-стариковски замерзал и предпочитал ночевать не в своем сарае, а в самой станции — если, конечно, добрая душа сторож откроет входную дверь. Многие так и поступали, ведь у нас на станции большинство отработало тут не один год, некоторые были ее ветеранами, до сих пор к нам захаживали пенсионеры, не сумевшие забыть прежнего места работы. Они понимали Джульку, и только благодаря им он выжил.

Каких-то решительных действий ждали от меня: «Ты же зоотехник! Вылечи нам Джульку!» Однако в институте нам не преподавали ветеринарию столь подробно, чтобы можно было применить на практике полученные знания, и, что самое главное, у меня никогда не было собаки, поэтому все прелести в виде чумки, парши, глистов, отравлений и прочих недомоганий были знакомы мне лишь понаслышке, поскольку этим страдали псы в Ермиши.

Обязанности врача-добровольца взяла на себя Тамара Ильинична, одна из старейших после Риммы Илларионовны сотрудниц. Ее вечная оппонентка в спорах, она тем не менее полностью согласилась с нею в главном — Джульбарса нужно было спасать, и немедленно.

Она раздобыла специальную невероятно вонючую и липкую мазь, и теперь мы с нею ежедневно совершали один и тот же ритуал. Джулька частенько торчал на крыльце, то ли желая показать, что болезнь не смогла заставить его покинуть боевой пост, то ли надеясь на лишнюю подачку. Он встречал нас, виляя когда-то пушистым, а ныне облезлым хвостом с обнажившейся репицей, поскуливая и тычась носом в протянутые руки. По давней привычке он прижимался к людям, и надо было удерживать его, чтобы он не мазнул больным боком по кому-нибудь.

Я держала старого пса, в то время как Тамара Ильинична мазала его многострадальную спину. Джулька стоически терпел лечение и только иногда повизгивал и мягко, ненавязчиво, отходил. «Сам знаю, что поступаю неправильно, — говорил при этом его взгляд, — но что поделаешь, если я больше не могу терпеть!» Отойдя, он начинал яростно чесаться и зачастую сдирал больше половины свеженанесенного снадобья.

— Ну что ты будешь с ним делать?! — притворно возмущалась Тамара Ильинична. — Джулька, что ж ты не хочешь лечиться? Это ж для твоей пользы!

«Сам понимаю, что вы мне вреда не хотите! — взглядом отвечал пес. — Но поделать ничего не могу. Знать, судьба такая».