Тон демаршей Меншикова изменился, в них зазвучали просительные нотки. Императорское правительство, обращался он к Ч. Стрэтфорду, «будучи чуждо претензиям на преобладание в чем-либо», «требует сохранить то, что существовало аб антико». А тот, ради придания убедительности версии насчет хищных устремлений царизма, пошел на прямую фальсификацию. Вместо слов о праве российских посланников «делать представления» перед Высокой Портой в английском переводе было записано: «давать распоряжения», и в таком искаженном виде российская позиция была представлена в Палате общин[523]. Порта со смирением следовала всем «советам» лорда, его биограф именует оные «инструкциями», Меншикову оставалось проклинать «тиранический нрав» «великого элчи».

6 мая генерал представил последний вариант возможной договоренности. Россия фигурировала в нем в следующем контексте: падишах «соизволил оценить и серьезно принять во внимание переданные через российского посла откровенные и искренние представления в пользу восточной православной церкви»[524]. Формулу сочли посягательством на суверенитет Османской империи и отклонили. По свидетельству Д. Голдфрэнка, еще в начале XX века «ведущий французский ученый счел турецкую оппозицию глупой, а в наши дни видный американский историк нашел, что «трудно», а другой – что «невозможно» обнаружить в ней какую-либо «угрозу независимости и суверенитету султана»[525]. Недаром, однако, говорится: кто ищет, тот обрящет.

8 (21) мая Меншиков со свитой и сотрудниками миссии покинул ставший негостеприимным Константинополь. Канцлер К. В. Нессельроде предавался заклинаниям: Россия лишь хочет, чтобы ее единоверцы «сохранили то, чем обладают», «может ли столь умеренная, столь справедливая претензия, не затрагивающая прямых интересов ни одного иностранного государства, повести за собою разрыв? Я в это никогда не поверю. Для этого здравый смысл должен покинуть землю»[526]. Его никто не слушал.

Международная обстановка сложилась хуже некуда. Режим Второй империи во Франции, располагавший многочисленной пехотой, единственно способной бросить вызов российской армии, ломился в британскую дверь. Австрийский кайзер Франц Иосиф готовился ответить черной неблагодарностью царю за помощь в подавлении Венгерской революции в 1849 году. В доверительном письме матери эрцгерцогине Софии он делился своими намерениями: «Наше будущее – на Востоке, и мы загоним мощь и влияние России в те пределы, за которые она вышла по причине слабости и разброда в нашем лагере. Мы доведем русскую политику до краха. Конечно, нехорошо выступать против старых друзей, но в политике нельзя иначе. Наш естественный противник на Востоке – Россия»[527]. Континентальные либералы недобрым словом вспоминали подвиги Николая в борьбе с гидрой революции в Венгрии, Молдавии и Валахии. А тот пребывал в стране грез, и британцы ушам своим не верили, внимая его заверениям: «Вы должны понять, что когда я говорю о России, я говорю и об Австрии. Наши интересы в отношении Турции совершенно идентичны»[528]. А из Вены в Лондон поступала совсем иная информация. Канцлер К. Ф. Буоль отмежевывался от России и выступал за коллективное решение восточного вопроса. Позднее, спустившись с небес на землю, царь разразился бранью по адресу австрийца: «Он что, рехнулся?», «Каналья!!!», «Мерзавец!!», «Негодяй!»[529].