Пруссия в ходе войны пробалансировала на грани нейтралитета, и государь был склонен высоко оценивать позицию дядьев, короля Фридриха Вильгельма IV и принца Вильгельма, и склонялся к тесному сотрудничеству с родственным берлинским двором. Горчаков его симпатий не разделял: Пруссия тогда – слабейшая из великих держав. Перед Берлином стояла задача объединения Германии, что предвещало неизбежные схватки с Австрией и Францией. Балканские дела пока что – на периферии его забот. Надежд на то, что Гогенцоллерны ринутся в них без оглядки, да еще на защиту российских интересов, – никаких. Альянс с Пруссией на этой почве представлялся Горчакову прыжком в никуда.

А дела следовало совершить великие – сбросить с себя тяжкие вериги Парижского договора, возродить флот на Черном море, вернуть Южную Бессарабию и влияние на Балканах. Поскольку англо-франко-турецко-сардинское вторжение в Крым произошло ради подрыва позиций России в Европе и ее положения великой державы, предстояло поставить крест на этих расчетах. Осуществить эту программу было под силу лишь обновленной державе. Предстояло сломать всю систему экономической и социальной жизни, построенную на крепостном праве, выбраться из ямы глубокой финансовой задолженности, покрыть страну сетью железных дорог, перевооружить, переучить и реорганизовать отсталую армию, восстановить военный флот, частично затопленный в Севастопольской бухте, а большей частью состоявший из устарелых парусных судов. И все это – не прибегая к последнему доводу королей, к войне, – тогда на Россию, употребляя выражение Александра II, вновь опрокинулась бы вся Европа, единая в своем антагонизме к ней, как то случилось недавно. Россия нуждалась в длительном, прочном, устойчивом мире, обеспечить который мог только отказ от всяких экспансионистских поползновений, преодолеть системную отсталость страны в условиях военного лихолетья невозможно.

Основные установки внешней политики страны выглядели предельно четко: нам «не нужны завоевания, мы не собираемся оказывать давления на соседей, мы чужды амбициозных планов какого-либо преобладания, мы не вмешиваемся в чужие дела, мы хотим жить в своей стране, облагороженной и развивающейся в духе высоких мыслей, выраженных императором со дня его восшествия на престол». Горчаков писал о территориальной насыщенности страны: «Территориально Россия достигла апогея могущества. Всякий вершок земли, к ней присоединенный, нас ослабляет. Все это видно простым взглядом»[585].

21 августа (2 сентября) 1856 года министерство разослало посольствам и миссиям циркулярную депешу, содержавшую фразу, ставшую знаменитой: «Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается». Депеша, по сути дела, являлась декларацией принципов и прозвучала похоронным звоном по традициям Священного союза в политике: «Обстоятельства вернули нам полную свободу действий». Отныне предстояло не о солидарности монархов заботиться, а национальные интересы отстаивать. «Император решил предпочтительно посвятить свои заботы благосостоянию подданных и сосредоточить на развитии внутренних сил деятельность». Усилия министерства должны быть направлены на создание внешних условий для проведения преобразований. Им безоговорочно отводилась главная роль в государственных заботах. И сохранение мира должно было послужить «твердой отправной точкой для восстановления отношений, основанных на уважении прав и обязанностей правительств»[586]. A. M. Горчаков во всех своих ипостасях – министра, вице-канцлера, канцлера – всегда подчеркивал приоритетность задач обновления страны.