Глава российской делегации на конгрессе князь А. Ф. Орлов оказался в положении по крайней мере затруднительном. Унионисты – не просто политические противники, а фанатичные западники, люди, не принимавшие Россию ни умом, ни сердцем, сводившие историю отношений с нею к злым деяниям царизма, не усматривавшие заслуг ни со стороны ее армии, ни со стороны дипломатии в утверждении автономных прав княжеств, приписывавшие само появление этих прав неким фальсификатам, так называемым старым грамотам, или капитуляциям, будто бы дарованным им султанами, а на самом деле сочиненным в 1772 году[579].

Утверждение Франции в низовьях Дуная как наиболее влиятельной державы имело все шансы на успех, учитывая преклонение перед нею унионистов. Но стоило бы Орлову примкнуть к настроенному в пользу сепаратизма княжеств большинству, к Турции, Великобритании и Австрии, сама идея образования единой Румынии канула бы в Лету. Орлов выступал ключевой фигурой, решение вопроса в ту или иную сторону зависело от его позиции. Но подать голос в пользу сепарации означало бы пустить австрийского козла в румынский огород и поставить под угрозу краха всю балканскую политику России, начиная с Петра и Екатерины. Вена хотела иметь дело со слабыми и разрозненными соседями, чтобы доминировать в регионе, Петербургу надлежало дать отпор подобным притязаниям. Опасность надвигалась и со стороны Франции, но она представлялась меньшим злом.

И еще одно соображение, может быть самое главное, следовало учитывать отечественной дипломатии. Предстояла борьба за умы и сердца балканских христиан. Самодержавию надо было обновлять весь арсенал применявшихся средств воздействия, поскольку политика с позиций силы изжила себя, утрата права покровительства по религиозной линии до предела сузила возможности маневра. Следовало не отчуждать балканцев, не считаясь с их волей, а «сохранять и укреплять узы симпатии и любви, которые соединяют нас с христианами Востока, обеспечить им благосостояние, материальное, моральное и религиозное развитие, возможное в существующих обстоятельствах, подвигнуть их, наконец, постепенно к жизни социальной и политической – таков ход событий, диктуемых нашими интересами». Так размышлял новый министр иностранных дел князь A. M. Горчаков, единственный в истории Российской империи государственный муж, являвшийся не только главой ведомства, но и архитектором нового внешнеполитического курса. Его единомышленник, наш старый знакомый П. Д. Киселев, назначенный послом в Париж, вторил министру: «Против желаний населения не следует выступать без очень веских оснований»[580].