Тут как раз умер шах Кабад, воцарился его сын, великий Ануширван. Стал Ануширван замечать, что в царстве что-то не так. Визг стоит, женщины носятся как угорелые. «Что такое, – говорит, – что у нас там с женщинами? Мы удивлены». Ему докладывают: «Жен никак не можем поровну поделить. Может, есть какая-то формула для деления жен, но мы ее пока никак вывести не можем». – «А кто приказал жен делить?» – «Визирь Маздак». Ануширван задумался. «Понятно, – сказал, выйдя из задумчивости, – его стиль. Он еще в детстве стащил у меня сахарного петушка».

На следующий день Ануширван вызвал к себе Маздака: «Давайте прогуляемся по саду». – «Давайте, – обрадовался Маздак, – только по какому?»

«А вот по этому!» И вывел Маздака в сад. А там вместо деревьев из земли голые ноги торчат. Последователи Маздака, всех их закопали головой вниз по пояс. Целый сад торчащих ног. Некоторые дергаются. А Ануширван всё ведет Маздака мимо них и спрашивает: «Не правда ли, прекрасное дерево?» Или: «А вот чудесный розовый куст!»

Неизвестно, что сказал по поводу этого сада Маздак. Возможно, ничего не сказал, потому что с него тут же сорвали штаны и закопали таким же образом, а когда рот забит песком, ничего умного уже не скажешь. Как бы то ни было, после Маздака ни один визирь больше не пытался объявить себя создателем философского учения. Помнили сад Ануширвана.

И не только визири. Я тоже помню этот сад.

– Через три дня Кучкара зарезали. Прямо перед домом. Такая вот история.

– Я слышал об этом, – пошевелился Водитель. – Говорили, свои же «афганцы», по бизнесу.

– За день он позвонил мне, просил разыскать друга и передать ему тетрадь. Этого друга тогда я так и не нашел. На похоронах и поминках его не было. Потом стало не до того, вначале отвлекла история со взрывом, начал писать статью, потом звонки стал получать; перевернули всю квартиру, искали что-то. Успел узнать до отъезда, что друг этот лежит в больнице, где-то в Ургенче, и вряд ли эта тетрадь ему уже нужна… Хотя, наверное, эту часть истории вы знаете лучше меня. Так ведь?

Повернулся к Москвичу.

Москвич молчал. Пошевелил ртом:

– Мне нечего добавить. Да, лежал тогда на обследовании, не мог приехать. Что смотрите? Справку показать?

– Я знаю, что вы не могли. В Москве я узнал…

– Так вы тогда уехали в Москву? – спросила Принцесса.

Холод, холод, холод. Тысячи, десятки тысяч, миллионы спешащих людей. Дворники-узбеки среди московского снега. Машины с застывшими соплями на бамперах, гриппозный жар метрополитена. Ким останавливается у двоюродного брата в Подмосковье, в Кучино. Исчезнувшая родня понемногу находилась кто в Новосибирске, кто в Ростове, даже в Израиле; все звали к себе, но Москва перетянула – гравитационной массой, как притягивает небесное тело тысячи, десятки тысяч, миллионы песчинок. Так и он, маленькая ташкентская песчинка, вышел в куртке на рыбьем меху из Шереметьева и растворился в мельтешении снегопада.