Виноваты, ясно, самодержавие, помещики и капиталисты, старое русское общество, весь строй русской властной жизни. Что делать – бороться за власть, используя народ, став его водителем. А далее – в зависимости от степени радикализированности той или иной группы интеллигенции – либерализм и реформы (это предполагало в большей степени влияние на власть) или марксизм и революция (это предполагало в большей степени влияние на массы). Вот такое разделение труда, не исключавшее, а напротив, предполагавшее, наряду с сотрудничеством, острую борьбу между двумя сегментами самой интеллигенции, борьбу, которая после революции стала смертельной. Относящиеся друг к другу «с любовью ненавидящего брата» (Ф. Ницше) интеллигентные «крысобои» демонстрировали такую жестокость к «братьям по классу», на которую пролы просто не были способны.

Позднее, в относительно более вегетарианские времена 1950-х – 1980-х гг. это приняло форму натравливания власти одними группами интеллигенции на другие. Впрочем, имел место и противоположный процесс: использование различными фракциями высшей номенклатуры «своих» отрядов совинтеллигенции против «чужих» для выяснения отношений, сведения счетов, наконец, в качестве разведки боем.

Общим знаменателем для либеральной и радикальной (народнической, марксистской) интеллигенции было свержение ненавистного самодержавия, создание нового общества, и превращение – по праву! – в новую элиту. На практике – борьба за то, что Антонио Грамши называл «культурной гегемонией»; этой борьбе в немалой степени способствовали слабость русской буржуазии и тот факт, что русское чиновничество так и не превратилось до конца в бюрократию, по крайней мере, в своей массе.

Реальным средством для интеллигенции в борьбе за место – престиж и власть – под солнцем, и за изживание комплексов социальной неполноценности (еще неизвестно, какой из этих двух мотивов был сильнее или, по крайней мере, более болезненным, а, следовательно, в большей степени побуждающим к действию) были современная, т. е. западная по происхождению культура, идеология; моделью социального устройства был Запад (Ex Oxident lux). Интеллигенция постигала действительность в терминах, отражавших западные реалии, существовала в мире западных символов, универсалий, за пределы которого не могла выйти. И хотя этот мир был виртуальным, а русская жизнь, в которой жила русская интеллигенция, реальным, в сознании интеллигенции происходила «рокировочка»: именно русская жизнь, ее устройство оказывались виртуальными, и их следовало заменить единственно возможной и нормальной реальностью – западной. Потому что, помимо прочего, она (так представлялось) гарантировала статус, власть и богатство.