Элизабет снова качает головой, на этот раз с большей твердостью.
– Нет места безопаснее, чем Унтербойинген.
– Значит, безопасных мест больше не осталось. Элизабет, ты же знаешь, что это так.
Он умолкает, пытаясь собраться с мыслями и с силами. Он говорит осторожно:
– Тебя не должно быть здесь, когда…
– Не говори этого. Даже не думай об этом. Если мы куда-то и поедем, то только с тобой.
– Они найдут меня, – СС. Дуло ружья, приставленное к груди. – Они уже знают мое имя. Тот эпизод с аистом был не чем иным, как угрозой. Попыткой заставить замолчать ансамбль и предупредить меня…
Он вздыхает и с силой прижимает пальцы к глазам под стеклами очков. Мысли его путаются, их сложно привести в порядок.
– Мебельщик, должно быть, рассказал им обо мне –
– Если он и ненавидит тебя, – говорит Элизабет решительно, – так это только из-за меня. Я сказала ему, что не предам наш брак. Поэтому он стремится уничтожить нас обоих. Как видишь, вина на мне. Если ты остаешься, то и я остаюсь.
Он берет ее за руки, потеряв дар речи от восхищения ей. Какая сила, какая смелость! Если бы только он был хотя бы вполовину так смел. Он целует ее ладони.
– Это не твоя вина, никогда не вини себя. Но подумай о детях, Элизабет. Наш долг – оберегать их.
Она не пытается спорить; она знает, что он прав.
– Сколько еще времени у нас осталось? Чтобы побыть вместе?
– Я не знаю, но чем скорее ты уедешь, тем лучше. Мы и так ждали уже слишком долго, а ожидание опасно.
Она отводит взгляд, отказываясь верить его словам. Слезы обжигают ее щеки. Но она не спорит.
– Ты сможешь собрать детей в дорогу к завтрашнему утру?
– Думаю, смогу, раз это нужно.
– Хорошо. Я напишу письмо сестре. Ты должна будешь передать его ей, когда вы встретитесь.