Через темноту Эмиль смотрит на Антона. Глаза священника одобрительно прищуриваются, но в них не читается понимания. Он не понимает.

Они уже забрали детей. Отнять еще и музыку они не могут. Им не получить бронзовое горло, провозглашающее радость и печаль. Они не могут забрать свет у мира. Он вспоминает, как парашют открывается над ним, вспоминает спокойствие падения над Ригой.

– Эти колокола звонили до того, как появился рейх, – говорит Антон срывающимся голосом. – И Бог свидетель, я позабочусь о том, чтобы они увидели и падение Гитлера.

Эмиль медлит, уже положив руку на дверное кольцо, и суровые черты его лица смягчаются. В его молчании слышно: «Ты действительно веришь, что Гитлер падет»?

Антон кладет руку ему на плечо. Не в мужских обычаях что-то добавлять к этому, но Эмиль, похоже, понимает. Эмиль кивает, ободренный – насколько может быть ободрен человек, за которым едет серый автобус.

– Тебе нужно спланировать, как это сделать, – говорит он Антону. – Нам обоим нужно. Завтра. Ты найдешь дорогу домой в темноте?

– Найду. Но идти домой мне незачем.

– Тогда оставайся здесь, – Эмиль открывает дверь. – У меня достаточно свечей, чтобы светить нашей работе.

38

Шесть ночей уходит у Антона и Эмиля на то, чтобы вырыть яму в заброшенном поле за церковью. Они делают это под покровом темноты или в свете луны и звезд, когда облака расходятся, потому что никто не должен знать, никто не должен видеть, даже те, кого они зовут друзьями. Они трудятся, по очереди обмениваясь орудиями: пока один вонзает кирку в твердую, промерзшую землю, другой разгребает лопатой выброшенную на поверхность почву. Когда они сбивают слои упрямой твердой наледи, то растаивают ее над маленькой печуркой Эмиля. Они несут воду в темноту и выливают на дымящуюся почву, заставляя землю поддаваться.

Шесть ночей работы; днем они спят, настолько вымотанные ночным копанием, что даже не видят снов. А потом, когда яма уже глубиной в полный рост Антона и шириной с телегу, они понимают, что пора привести план в исполнение.

На седьмую ночь – ночь их последнего акта сопротивления – Антон и Эмиль вместе спускают колокол с колокольни. Они накрыли плечи куском тяжелого войлока, и он тянется за ними, пока они взбираются наверх. Там, в свете одной крошечной свечи, спрятанной за продырявленной медной заслонкой, они осматривают колокола. Даже в темноте древние колокола прекрасны, они отвечают сиянием, стоит только лучу света скользнуть по металлу. Святой дух овевает их, чарующий и неуловимый. Антон гладит рукой ближайший колокол, проводя по его изящному изгибу, и медь дрожит под его ладонью. В этой мягкой отзывчивости он слышит тысячи перезвонов. Память этих колоколов уходит за сотни лет назад и еще дальше, в другой мир, когда мы были другим народом. В изгибе их темно-бронзовых боков можно почувствовать все те давно ушедшие жизни, которые внимали их звону. Не сосчитать тех, кто слышал их песню. Но он чувствует их призрачное присутствие, слабо подрагивающее под его прикосновением.