Если ЛИ, играя в свободу, мог распространять желания того образа жизни, которые никогда не могли удовлетворить ни правительство, ни рынок, значит, люди имели возможность ниспровергнуть и то, и другое — или игнорировать их, найдя удовлетворение в дрейфе посредством городского Северо-Западного прохода: будущее, сказал Дебор, принадлежит прохожему. Психогеография, как определил её Асгер Йорн, была «научной фантастикой урбанизма»⁵²; возможно, чтобы доказать, что разделение являлось не более предопределённым, чем нынешнее положение континентов, тебе достаточно было рассказать подходящую историю и увеличить громкость.

“Potlatch”

“Potlatch” по-прежнему наполнен звуком, пусть и таким, что нельзя просить сделать громче, — особым образом он уже громкий. Частицами новостей из ежедневных газет, вклинивающихся в ультиматумы и предупреждения, превращающихся в пароли, образующих тайный язык, выдающий себя за публичную речь, громкость звука исходит из его ауры самопроизвольного порождения. Кажется, что голос раздаётся из ниоткуда, и никакие перечисления предтеч и духов, даже присутствующих на странице, не могут в достаточной степени снизить яркость этого ощущения. Старые новости остаются свежими, потому что мир оказался таким, словно ничего из этого никогда не произошло; голос несёт в себе сотрясение от сдвига, достаточно сильное, чтобы превратить этот сдвиг в ценность.

Формального сдвига в “Potlatch” нет. Своими кричащими соприкосновениями и цветными надпечатками букв друг на друга, взрывающими несвязные сочинения, напечатанные вверх ногами, журналы берлинских дадаистов представляли собой бумажное кабаре. Здесь же нет. Это всего лишь страницы с аккуратно напечатанными словами, складывающимися в грамматически правильные выражения, выстраивающиеся в стройные абзацы, следующие друг за другом на листах бумаги стандартного формата. Сдвиг незаметен, уничтожающий время голос раздаётся с шаблонного листа бумаги: голос, чьё содержание настолько несоразмерно своей подаче, что то или другое кажется шуткой. По сравнению с “Potlatch” типографски отпечатанные, иллюстрированные выпуски “Internationale lettriste” являются официальной культурой; по сравнению с ними “Potlatch” выглядит возвращением к тайным бюллетеням сотен отрядов французского Сопротивления во время Оккупации. «В мире, где книги давно утратили всякое подобие книг, — писал в то время знакомый ситуационистам Адорно, — настоящая книга больше не может оставаться прежней. Если изобретение печатного станка ознаменовало собой буржуазную эпоху, значит близится время, когда его сменит ротатор»⁵³.