И неважно, утверждал Мосс, что после того, как все шкуры и живность заканчивались, потлач мог закончиться орги-ей порабощения и человеческого жертвоприношения — и неслучайно, что Мосс был любимым учеником и сотрудником Эмиля Дюркгейма, теоретика разделения труда. Мосс рассматривал потлач как отрицание разделения, как утверждение общности. Это был, говорил он, первый круглый стол, «за которым никто не был» — и не мог быть — «лишним».

Читая книгу Мосса, учёный-универсал Жорж Батай обнаружил в ней нечто совсем иное: доказательство мифической ид-экономики растраты и убытка, спрятанной в исторической сверх-я-экономике производства и накопления. В 1933 году в своём «Понятии траты» он перенёс потлач в современность, но не в качестве странного напоминания о целостности, а в качестве перманентной психологии разрушения.

Батай ухватился за потлач как за выражение неискоренимого человеческого тяготения к «самоотверженности, перетеканиям и потрясениям» — «огромный труд», прямо утверждал он, «являющийся основой жизни»⁵⁹. Он писал, стараясь произвести впечатление, как гностик-еретик, и то неискоренимое тяготение, полагал он, лежало в основе ереси, заглушаемой христианством и рационализмом обычного языка, и теперь слышимой лишь в брюитистском языке безумия, преступления, мечты, извращения, войны и революции.

Батай рассказал новую историю — не во многом отличающуюся от истории о марсианских генах из фильма «Пять миллионов лет до Земли». Избегая крайностей потлача, в котором ценность является производной от возможности полной утраты, человечество воссоздаёт цивилизацию на основе принципа полезности и образует систему ограничений, когда всё имеет свою стоимость. Но если цивилизация воспроизводила себя посредством обмена, меркантилизма, капитализма или коммунизма, то она лишь прикрывала врождённую человеческую ненависть к полезности и ограничениям, маскируя человеческую тягу к «необусловленной трате», к деятельности, «цель которой заключается в ней самой» — скрывала истину, что забвение было главной страстью человечества. Саморазрушительному человеку может быть имя легион, но даже сохраняя здравомыслие, говорил Батай, он воображает себя вне человеческого общества, сумасшедшим: «Он не способен оправдать своё поведение полезностью, и ему не приходит в голову, что общество, как и он, может быть заинтересовано в значительных убытках, в катастрофах, которые провоцируют, в соответствии со строго определёнными потребностями, внезапные депрессии, кризисы тревоги и в конечном счёте некое оргиастическое состояние». Для Мосса потлач был тенью того, что когда-то являлось настоящей жизнью. Имелось в виду, что это было открытие того, какой настоящая жизнь может быть всегда — даже если та реальность теперь скрыта общественной культурой рационального потребления, скрывающей уродства потайной культуры, буржуазной культуры семейного насилия, измен, инцеста, проституции, лжи, обмана, мошенничества, азартных игр, алкоголизма, пристрастия к наркотикам, современного танца, растрачивания имущества.