Диктор радио: Обувь для промышленности! Обувь для мёртвых! Обувь для промышленности! Рекламное объявление: Привет. Я Джо Битс. Сколько шансов у погибшего солдата получить по возвращении с войны хорошо оплачиваемую работу, больше сахара и бесплатные тапочки, о которых вы уже давно мечтаете? Хорошенько подумайте. Затем снимите свою обувь. Теперь вы можете видеть, как перспективы увеличения расходов означают более тяжёлую работу для всех — а также её увеличение. Поэтому, Джо, внеси сегодня свой вклад — присоединяйся к миллионам своих соседей и разувайся. Диктор радио: Ради промышленности! — Превалирующий образ добродетели (ок. 1953), согласно комиктруппе «Театр Файрсайн», из радиопостановки “Don’t Crush That Dwarf, Hand Me the Pliers” (1970)[145].

Диктор радио: Обувь для промышленности! Обувь для мёртвых! Обувь для промышленности!

Рекламное объявление: Привет. Я Джо Битс. Сколько шансов у погибшего солдата получить по возвращении с войны хорошо оплачиваемую работу, больше сахара и бесплатные тапочки, о которых вы уже давно мечтаете? Хорошенько подумайте. Затем снимите свою обувь. Теперь вы можете видеть, как перспективы увеличения расходов означают более тяжёлую работу для всех — а также её увеличение. Поэтому, Джо, внеси сегодня свой вклад — присоединяйся к миллионам своих соседей и разувайся. Диктор радио: Ради промышленности!

Я попытался

Я попытался облечь в повествование дух, утверждавшийся ЛИ, заполнить пробелы, сделать хотя бы наполовину понятным то, что было очевидно для Дебора, Вольмана, Бернштейн и остальных, — как следствие, превратить их давние сочинения в нечто пригодное для рационального восприятия. Они этого не сделали. Голос в “Potlatch” безупречно логичен, но это логика людей, настолько захваченных своим вйдением, что оно объясняет для них всё. Любой другой обнаружит в этой логике множество невозможных для заполнения пробелов, а наибольший пробел был выражен в самом способе транслирования.

В 1985 году Дебор переиздал все выпуски “Potlatch” в ярко отпечатанной, хорошо оформленной книге с пурпурной обложкой; это придаёт отблеск правдоподобия, инвестирования и начисления процентов словам, которые изначально возвещали о разрушении и воссоздании в сфере, находящейся за пределами видимой перспективы, которые были тусклыми и поистёртыми, напечатанными на ротаторе на неплотных листах бумаги. Аккуратность печати усиливает самую невероятную сентенцию, превращает шум по крайней мере в копию речи, хотя шум и бессилие во многом составляли суть “Potlatch”. Их значение было очевидно в изначальных публикациях, в книге им опять следовало уничтожать упорядоченность официальной культуры. Читать “Potlatch” сегодня — особенно первые девять выпусков, выходивших еженедельно, когда ЛИ пытался высказать всё сразу, — в первую очередь значит оказаться в замешательстве; даже если проникнуть вглубь каждой аллюзии, то, что остаётся, — ужасает.