— Шон? Я рада, что ты здесь, — искренне сказала я. — Так намного… легче.

— Она и моя дочь. — Он шагнул ко мне, потянувшись за постельным бельем, но я инстинктивно отпрянула. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он взялся за подушки и одеяло, потом повернулся:

— Будь я Уиллоу и нуждайся в ком-то, кто бы боролся за меня, то выбрал бы тебя.

— Не уверена, что Уиллоу согласится, — прошептала я и заморгала от нахлынувших слез.

— Эй! — произнес он и обхватил меня руками; поверх волос я чувствовала его горячее дыхание. — Что такое?

Я склонила голову набок и посмотрела на него. Хотелось поделиться с ним всем — что ты мне сказала, как я за последнее время устала, как сомневалась в своем решении, — но вместо этого мы просто смотрели друг на друга, мысленно передавая сообщения, которые не осмелились бы высказать вслух. Затем медленно, осознавая ошибку, которую собирались совершить, мы поцеловались.

Я уже не помнила, когда в последний раз целовала Шона, не так, как обычно, — коротко над кухонной раковиной, прощаясь с ним перед работой. А глубоко, грубо, жадно, сгорая дотла и превращаясь в пепел. Его щетина царапала мой подбородок, зубы ранили десны, его дыхание наполняло мои легкие. Комната расплывалась вокруг нас, и я оторвалась от него, чтобы вдохнуть глоток воздуха.

— Что же мы делаем?! — ахнула я.

Шон зарылся лицом на моей шее:

— Какая кому разница, только бы не останавливаться.

Руки его скользнули под мою кофту, словно помечая меня, спиной я прижалась к вибрирующей сушилке из стекла и хрома. Шон вдавил меня сильнее. Я услышала, как звякнула о пол пряжка его ремня, и не сразу поняла, что именно я откинула вещь в сторону. Я обвилась вокруг Шона, прильнула к нему, прилипла, как лоза. Запрокинула голову и отдалась чувствам.

Все закончилось так же быстро, как началось, и мы снова стали теми, кем были до этого: людьми средних лет, одинокими и отчаявшимися. Джинсы Шона свалились ему на щиколотки, руками он поддерживал меня за бедра. Ручка сушилки впивалась мне в спину. Я опустила ногу на пол и обернула вокруг талии простыню из его стопки постельного белья.

Шон покраснел, даже побагровел, как свекла:

— Мне жаль.

— Правда? — услышала я свой голос.

— Может, и нет, — признался он.

Я смахнула с лица спутавшиеся волосы:

— И что нам теперь делать?