— Вариант? Да к черту с этим! Мы даже обсуждать это не должны. — Шон потянул меня, поднимая на ноги. — Вы считаете, что мать Стивена Хокинга должна была слушать эту чушь собачью?

Мое сердце бешено колотилось, я не могла выровнять дыхание. Я не знала, куда меня ведет Шон, и на тот момент меня это не волновало. Но я больше не могла слушать того врача, который говорил о твоей жизни или ее отсутствии так, словно читал книгу по холокосту, инквизиции, о конфликте в Дарфуре: столь шокирующей правде, что ты пролистывал иллюстрации, осознавая ужас, но не принимая близко к сердцу подробности.

Шон потянул меня по коридору и к лифту, который уже закрывался.

— Прости, — сказал он, прислонившись к стене. — Я просто… я не выдержал.

Внутри мы были не одни. Справа находилась женщина лет на десять старше меня, она толкала современное инвалидное кресло, в котором раскинулся ребенок. Подросток, худой и угловатый, его голову поддерживал подголовник. Локти у него были вывернуты, так что руки расходились в стороны. На переносице повисли очки. Рот был приоткрыт, язык, толстый, в обильной слюне, заполнял весь рот.

— А-а-а-а, — пропел парнишка. — А-а-а-а!

Его мать коснулась щеки мальчика:

— Да, вот так.

Мне стало интересно, правда ли она понимала, что он пытался сказать. Был ли это особый язык потерь? Может, те, кто страдал, говорили на ином наречии?

Я не отрываясь следила за пальцами женщины, которая приглаживала волосы мальчика. Понимал ли этот ребенок прикосновение своей матери? Улыбался ей? Произнесет ли он когда-нибудь ее имя?

А ты?

Шон дотянулся до моей руки и крепко сжал ее.

— Мы сможем, — сказал он. — Вместе мы справимся.

Я ничего не говорила, пока лифт не остановился на третьем этаже и женщина не выкатила кресло с ребенком в коридор. Дверцы снова захлопнулись, оставляя нас с Шоном в вакууме.

— Хорошо, — произнесла я.

— Расскажите нам, как родилась Уиллоу, — попросила Марин, возвращая меня в настоящее.

— Она родилась раньше срока. Доктор Дель Соль запланировала кесарево сечение, но вместо него у меня начались роды, все произошло стремительно. Когда она родилась, то сильно кричала, ее забрали у меня на рентген и анализы. Только через несколько часов я увидела Уиллоу, она лежала на пенистой подушке, в пластмассовой кроватке, ручки и ножки были перебинтованы. У нее было семь заживающих трещин и четыре новых перелома, полученных при рождении.

— В больнице произошло что-то еще?

— Да, Уиллоу сломала ребро, и оно проткнуло ей легкое. Это было… это было самое страшное, что я видела в своей жизни. Она посинела, а палату вдруг наводнили дюжины врачей, они начали делать реанимацию и ввели иглу между ее ребрами. Мне сказали, что ее грудная клетка наполнилась воздухом, поэтому ее сердце и трахея сместились на другую сторону тела, а потом ее сердце перестало биться. Они делали массаж сердца — сломали еще больше ребер, — потом вставили в грудь трубку, чтобы органы вернулись на место. Они разрезали ее, — сказала я. — Пока я смотрела.