Этот третий попробовал начать новую жизнь. Заинтересовался спектроскопией. Получил лабораторию. Старался быть справедливым. Выступал на конференциях в Бремене и Мюнхене. Дважды пробовал жениться. Во второй раз показалось, что удачно.

Родился сын, и супруги прожили шесть лет, но, получив в распоряжение чужую жизнь, третий попал в руки своему страху. Каждый звонок в дверь заставлял вздрагивать, напоминая, что его — ну хорошо, пусть это буду всё-таки я — что меня могут искать.

Гуляя с мальчиком в парке, я увидел азиата, идущего навстречу, и спрятался за дубом — потом оказалось, что это был студент-итальянец. Случилось ещё несколько подобных отвратительных и пугающих ошибок. Тревога изъела меня так, что мешала сосредоточиться даже в лаборатории, и я решил, что семье будет лучше без меня.

Я налёг на работу и перевёл труд профессора Кононовой о проблемах с почвенным гумусом. Это было прекрасно, но, с другой стороны, мои достижения сыграли злую шутку и привели в институт советскую делегацию, где кроме коллег я увидел Белякова с его шрамом на шее.

Вряд ли я ошибусь, если скажу, что он меня узнал…

Осталось совсем немного. Это забавно: я не промахнулся с плёнкой и успел сказать всё, что хотел.

То есть, конечно, хотел бы и ещё, но небо уже светлеет и жужелицы, как когда-то, возносят свои молитвы небу. Осталось совсем чуть-чуть до того самого момента, когда станет бесполезно скрывать мои мерзости и доблести. Меня возьмут, и всё пойдёт прахом.

Теперь я, доктор Ханс Бейтельсбахер, готов.

Отпуст

Отпуст

Экспертное заключение по запросу прокуратуры Нижней Саксонии Уважаемый господин прокурор, Иоахим Бейтельсбахер, родившийся в 1962 году в Брауншвейге, наблюдался мной в течение одиннадцати лет как штатным психологом учреждения, исполняющего наказания, а после перерыва, связанного с защитой моей диссертации и уходом с государственной службы, ещё около года — как частнопрактикующим терапевтом. Нижеследующие утверждения основаны на моей работе с Бейтельсбахером и знакомстве с документами его семейной истории. Для начала, выходя за рамки вопросов, обозначенных в вашем письме, я считаю необходимым сообщить, что отец Бейтельсбахера, служивший в вермахте, по меркам нашего нынешнего правосудия был военным преступником, совершавшим бессудные казни на территории Советского Союза. В ходе одной из таких казней Бейтельсбахер-старший повредился разумом и обрёл структурную диссоциацию — или, говоря проще, раздвоение личности. Это, впрочем, не помешало ему дожить до почтенных седин, записать аудиомемуары и умереть своей смертью, не будучи раскрытым и осуждённым. Я считаю важным упомянуть данный факт, потому что обстоятельства, послужившие триггером для активизации второй личности Бейтельсбахера-старшего, как бы достались в наследство его сыну. Убийство Иоахимом Бейтельсбахером двух людей с миграционным прошлым произошло почти в таких же условиях, какие указывал его отец, описывая свои преступления в помрачённом состоянии сознания. Чтобы разобраться в происхождении проблем Иоахима Бейтельсбахера и помочь их решить, я прибег к опыту исследований и терапии трансгенерационной травмы, которую также принято называть постпамятью. Это понятие объясняет влияние событий, произошедших с нашими предками второго-третьего поколения, на нас самих и наши поступки — причём мы сами об этих событиях можем и не знать. Надо сказать, что постпамять пока не окончательно признана наукой, поскольку само явление ещё не получило релевантного объяснения, а часть учёного сообщества и вовсе ставит существование данного феномена под сомнение. Но картина развития расстройства очевидна. Из-за триггеров, которыми могут служить любые обстоятельства, память человека «вызывает» ситуацию, которая заставляет его совершать действия «помимо воли». И если сами навязчивые состояния изучены психиатрией, то механизм их переноса от предка к потомку исследован не до конца. Если обобщить мой клинический опыт, я бы уподобил работу постпамяти принципам действия компьюетрных алгоритмов в социальной сети. У нас есть умершие друзья, чьи профили не были удалены, и искусственный интеллект отправляет в нашу новостную ленту старые записи, где упоминаются эти друзья, показывает фото с ними — в общем, делает их живыми, хотя и молчаливыми посетителями нашего пространства. Важно, что искусственный интеллект посылает этих «посетителей» не в случайном порядке, а потому что мы сделали что-то, что рифмуется с контекстом, сюжетом, в котором они некогда взаимодействовали с нами: радовались нам, негодовали, соглашались, спорили, размышляли на схожие темы и так далее. То есть мы сами вызываем их из забвения, хотя и не можем предсказать время и конкретную причину «посещения». Похожие механизмы задействует и постпамять. «Посетители» являются потомку независимо от того, проработана память о травмирующем событии-триггере, произошедшем с предком, или нет (повторюсь, что часто это событие бывает и вовсе не определено). Иногда, впрочем, травмирующие события и фантомы прошлого разъясняются и как бы одомашниваются. С точки зрения психологии такое «одомашнивание» представляет собой гораздо более конструктивный способ терапии, чем попытки выжечь «посетителей» из памяти. Подобные попытки приводят к тому, что «посетители» являются снова в иных обличьях и продолжают своё разрушительное дело. Подчеркну, впрочем, что речь идёт не о тяжёлом психическом расстройстве, требующим изоляции. Все мы в той или иной мере живём в присутствии призраков прошлых лет, они есть часть нас и нашей жизни. Итак, постпамять, с которой столкнулся Иоахим Бейтельсбахер, — это что-то вроде принимающего устройства, которое расшифровывает сигналы из семейного прошлого и конвертирует в цепочку действий, которые запускаются, если сигнал попадает в резонанс с психическим состоянием. Ответ на вопрос «Как работает постпамять?» трудно дать с помощью позитивистских установок, доминирующих в науке. Однако я исповедую иные взгляды — и, к счастью, всё большее число исследователей разделяет мою точку зрения. Не отрицая методы позитивизма, я допускаю, что мир столь сложен и непознаваем, что необходимо думать о нём и ощупывать его, отказываясь от почти религиозной веры традиционалистски настроенных учёных в то, что существующие способы познания достаточны и альтернативные способы анализировать события и их взаимосвязи маргинальны. Само допущение нематериалистических методов придаёт взгляду исследователя бо́льшую свободу. Впрочем, в случае с Бейтельсбахером эта свобода не слишком помогла мне. Как именно триггеры психического расстройства передались от отца к сыну в пугающе похожих деталях, мы уже не узнаем. Если бы не преждевременная смерть Иоахима Бейтельсбахера, мы бы, возможно, прибегли к исследованиям с использованием передовых методов нейрофизиологии, а также гипноза и, допустим, ЛСД. Также мы могли прибегнуть и к иным способам проживания пациентом травмирующих ситуаций — например, попробовав повторить то психопутешествие, которое случилось с невестой отца Бейтельсбахера (и которое опять же трудно толковать с позиций позитивизма). Так или иначе, мы можем лишь гадать, и, что касается финального вопроса господина прокурора, я могу твёрдо сказать, что после освобождения из тюрьмы Иоахим Бейтельсбахер ресоциализировался и не давал повода подозревать, что переживает угнетённые состояния, сколько-нибудь отличающиеся от экзистенциальных терзаний, которые испытывает условно-нормальная личность. Тот факт, что он уничтожил аудиозаписи, ни о чём не говорит. Иоахим Бейтельсбахер мог, например, видеть в этом физическое уничтожение зла, преследовавшего его семью. Наконец, отсутствие суицидальных мотивов Бейтельсбахера подтверждается его последними словами, на которые я бы предложил полагаться, — а именно ответом на вопрос врача экстренной помощи «Кто нанёс ранение?». Ответ был: «Это не я». Поэтому, давая заключение о том, можно ли расценивать произошедший эпизод как самоубийство, я высказываю следующее мнение: смерть господина Бейтельсбахера, наступившая из-за ножевого ранения в область живота в результате неосторожных действий с холодным оружием, не является самоубийством. Максимилиан фон Мой, доктор психологии