«А, господин Бейтельсбахер, — улыбнулась она, — куда это вы пропали после последнего визита?» Я застыл. Другое лицо, другой голос. Удача.

Стараясь ничего не упустить, я рассказал об угрозе изъятия зерна и восстаний колонистов во всём Причерноморье — чего нельзя допустить, вы же помните, фройляйн, что творилось три года назад. По счастью, Клара кивнула.

«Могут ли „Братья в нужде“ немного изменить порядок помощи и наделить зерном Нейфрейденталь и Розенфельд, куда в ближайший месяц должен прибыть продотряд? Или, может быть, дать колонистам гарантии, что чуть позже вместо забранного зерна они получат новое?»

«Если Господь дарит нам возможности помогать, то уклоняться от них бесчестно», — произнесла Клара без прежней сухости. Что-то новенькое, подумал я, она тоже стала религиозна.

«Зерна сейчас нет, — продолжала Клара, — но через месяц в порт придёт сухогруз. Ознакомиться с положением дел в колониях и дать гарантии мы точно сможем. Директор подтвердил, что хотел бы лично навестить братьев в Нейфрейдентале и окрестностях». Что ж, господин Бейтельсбахер тут же предложил Кларе фургон с нарисованными на задке маками, и они уговорились ехать в четверг. Отступая к двери, я заметил, что косы её расплелись.

«Вот видишь, — захлопала в ладоши Ольга, чьё ослабевшее тело я едва довёз до квартиры, — всё получилось!» Мы тут же выпили бутылку рислинга, которую хотели обменять на масло, и заснули раньше, чем обычно. Утром предстояло разбирать руины на углу Тауциен и Нюрнбергер.

Такие работы проводились в любую погоду, кроме ливня. Поэтому, возвращаясь с разбора завалов домой, мы тут же грели воду, чтобы отмыться и согреться. Омовения соблюдались неукоснительно, и всё же Ольга в этот раз простудилась. Несколько дней она чувствовала слабость и оставалась дома, а потом её скрутила лихорадка. Начались жар, боль вверху живота, озноб.

«Подведи меня к зеркалу», — попросила она меня утром, когда за окном накрапывал дождь и скрипело колесо керосинщика, тащившего свою перелётную лавку. Шатаясь, Ольга простояла минуту. Я отвернулся, чтобы заткнуть тряпкой щель под подоконником, а когда оборотился, увидел её сидящей на стуле с расчёской, которую использовала только Клара.

Дрожа и едва узнавая меня, она спросила врача. Я подошёл ближе. «Пожалуйста, спуститесь в бюро и позовите на помощь, мне худо. Это проклятая вода. Я никогда не видела такой мутной воды». Боясь, что она упадёт в обморок, я вцепился в её плечо и затряс: «Вы были в Розенфельде? Были?!» Клара проговорила: «Да, я была, и мы со всеми договорились. Всё удачно. Мука будет. Вы зря так переживаете… Только я… У мамы так тоже начиналось. Боялись дизентерии, а вышло ещё хуже — тиф. Внизу есть телефон, надо врача…»