«Откуда ты, прекрасное дитя?» Этот вопрос Князя так соблазнительно повисает в воздухе, что несколько художников первого ряда, в том числе Александр Вельтман, Валерий Брюсов и, в 1942 году, Владимир Набоков, предприняли попытку завершить пьесу Пушкина [Набоков 1942; Grayson 1992][233]. Бесспорно, самой удачной из этих попыток стало либретто (и опера) Даргомыжского, у которого краткий заключительный эпизод с Русалочкой перерастает в морально опустошающий финал. В работе о пушкинской водяной нимфе как предшественнице набоковской нимфетки американская славистка Ксана Бланк отмечает, что «русская литература умеет превращать неопределенные концы в новые начала, создавая тем самым целую паутину литературных сюжетов» [Blank 2017: 106]. В эту паутину изначально входили и музыкальные, и литературные нити, и бурлеск, и возвышенная трагедия. Мотив русалки мог легко варьироваться от мести до сострадания, от взволнованных воспоминаний до нравственного просветления[234]. У Пушкина в данном случае представлен весь этот спектр. Отвергнутая девушка, которая в финале бесстрастно стоит во главе многочисленного сообщества с высоким социальным статусом, куда ее раскаивающегося бывшего возлюбленного привлекают только для того, чтобы сообщить, что он должен смириться с утратой, является, по существу, зрелым образом Татьяны. Не закончив «Русалку», Пушкин, возможно, невольно оставил нас в подвешенном состоянии – и, быть может, только для того, чтобы продолжить ее в других творческих контекстах. Он написал вторую половину «Евгения Онегина» в годы, когда вызревал замысел «Русалки». Как будет показано в этой статье, двух героинь связывает тесное родство, выделяя их в ряду более ранних и более традиционных пушкинских вариаций на тему водяных дев.

Контексты, источники и предшественники «маленькой фольклорной трагедии» Пушкина

К началу 1830-х годов, продолжая время от времени возвращаться к «Русалке», Пушкин завершил четыре «Маленькие трагедии» (1830). Эти коротенькие пьесы драматизировали развязки знакомых европейских тем: миф о Дон Жуане в «Каменном госте», алчность и пренебрежение родительским долгом в «Скупом рыцаре», музыкальный гений и зависть в «Моцарте и Сальери», примирение со смертью в «Пире во время чумы». Поскольку «Русалка» также была вариацией на общеевропейский сюжет, некоторые из первых читателей восприняли ее как пятую трагедию пушкинского цикла (несмотря на то, что она была и более длинной, и более амбициозной по своему замыслу). Неоконченная пьеса впервые была опубликована в пушкинском журнале «Современник» [Пушкин 1837]. Представленная как «отрывок» и названная «Русалкой», она была поставлена на сцене в апреле 1838 года, но не имела успеха. История ее создания представляет серьезную проблему для текстологов: Пушкин оставил две беспорядочно исписанные тетради, заполненные недатированными черновиками и фрагментами отдельных сцен[235]. Ранее поэт уже испытывал свои силы в подражаниях или псевдоподражаниях на тему русалок в недраматических поэтических произведениях.