Не прошло и пары дней, как из подземелья выносят два ящика, в которых аккуратными рядами лежат конусы свечей. В одном — маленькие, в другом — потолще. Рудис загружает свечи в машину, повезет на рыночную площадь. Часть продаст, часть пойдет в обмен на сырье для мыла. У Алвины нет скотины, которую можно забить, жир и кишки нужно набрать у крестьян. Гец не возражал бы, если б удалось раздобыть канифоль для пенообразования, нашатырный спирт, отдушки фабричного производства, но можно обойтись и без них. Главное, чтобы был едкий натр или мыльный камень. Если нет, то хотя бы сода или поташ. Если и их нет, ну, ничего, придется обойтись пеплом, тоже ничего плохого.

Рудис привозит жир, натр, канифоль и нашатырный спирт. На отдушки не осталось времени. И не надо, Гец пляшет вокруг мешков с жиром и мыльным камнем. Приготовим экстракты из хвои и травяных настоев, будет не хуже, чем в магазине.

Первая партия мыла из ромашки, календулы и липового цвета. Весной еще добавили бы одуванчиков, но и без того получилось такое душистое и желтенькое, уж не Bernstein ли, спрашивает Коля. Создатель мыла равнодушно пожимает плечами, по его мнению, можно назвать и Ambre, и Янтарное. Коля, повертев головой, поправляет Геца — не Bernstein или Янтарное, а «Дзинтарс».[61]. Ну, «Дзинтарс», так «Дзинтарс», было бы из чего, Гец приготовил бы и крем для лица и одеколон «Дзинтарс».

На самогон Колю уговорить не удается.

— Ладно, у нас тут мыловарня и свечная фабрика, но уж, винокурню, прости, не хочу, — говорит он Рудису. — Будь все по-другому, не возражал бы, но боюсь, за пацанами не услежу. Если они напьются, особенно, Валдик, дерьма не оберешься. Понимаешь?

— Да, — соглашается Рудис. — Люди меняются, пьянство и блядство на каждом углу. А что молодежь вытворяет, вообще слов нет.

— Хе, — усмехается Коля, — а тебе-то сколько?

— Мне? Э-э… уже двадцать седьмой пошел.

— Ну, да… — Коля морщит губы. — Возраст нешуточный.

— Так и есть. Когда мы росли, такого безумия не было… — Рудис будто погружается в воспоминания, но, кажется, ничего не может вспомнить. — А насчет самогона, не беспокойся, Коля, у меня другое место на примете.

— Ну, хорошо… Между прочим, раньше и полштоф был куда вместительней, чем сейчас.

— Что? — Рудис морщит лоб, потом понимает, о чем это Коля, и смеется.

Насколько буйно прошла в моем доме весна, настолько тихой оказалась осень. В доме у Локшей все наоборот. Петерис Карсиенс гудит на всю округу. Пока он не угомонится, мы не можем заснуть. Особенно, когда возбужденные визгом девиц Петерис и его дружки решают пострелять по звездам. Тамара жалуется, что, не выспавшись, не может работать, поэтому у меня остается только тогда, когда наутро не нужно рано вставать. Хуже всего, что никогда не знаешь заранее — будет вечером тарарам или нет. Подмывает сообщить в полицию о нарушении тишины, но кому жаловаться, если они сами из полиции. Боязно и вызвать огонь на себя. Когда ворочаешься в кровати под револьверную стрельбу и пьяные песни, на ум приходят два вопроса. Первый — а наши весенние вечеринки тоже не давали старой Локшиене спать? И второй — не становлюсь ли я старым брюзгой, который подзабыл свою шальную юность? Вроде бы рановато, но нужно согласиться с Рудисом, мы так не куражились. Песни порой разносились по-над садами, но не стреляли, это точно.