Глава 9 Последний путь

Глава 9

Последний путь

Могилы Бунина, Набокова, Бродского, Виктора Некрасова, Довлатова, Романа Якобсона и тысяч других орудий великого русского языка мирно выкопаны на прекрасных и чистых западных кладбищах. Не подвергаясь опасности однажды быть упрятанными под асфальт, как в России.

Рано или поздно любому обитателю Питера приходится проделать невольный путь, ведущий его через весь город к цели, к которой он вовсе не стремится: на одно из городских кладбищ. Православный обычай предписывает звать к умирающему священника; после кончины же священник возглавляет процессию, выносящую тело из последнего земного приюта. Со священником или без, вынос тела всегда был торжественным ритуалом – соседи обычно выходили из квартир, чтобы отдать последнюю дань умершему, хотя приезжие из провинции в позднесоветские и ранние постсоветские годы отмечали, что в Петербурге эта традиция перестала существовать [Salmi 2006]. Тем не менее тот факт, что сайты, инструктирующие родственников о том, как организовывать похороны, еще в 2000-е годы считали необходимым предостеречь от соблюдения некоторых традиций – например, запрета на несение гроба близкими родственниками умершего, – указывал на их живучесть[1508].

Если же человек умирает не дома, а в больнице, религиозные и народные обряды, естественно, вытеснялись медицинскими. В некоторых больницах в качестве моргов использовали бывшие часовни – например, изящное строение с куполом в Первом медицинском институте (бывшая Петропавловская больница) на берегу реки Карповки, напротив Ботанического сада, – которые после отделения церкви от государства в 1918 году утратили свою изначальную роль[1509].

В советские годы немало энергии было потрачено на создание альтернативных светских обрядов, особенно в 1920-е годы; потом к этой идее вернулись в конце 1950-х. Ленинград был важным центром этого движения – это касалось не только заводских праздников вроде «посвящения в рабочий класс», но и обрядов перехода в частной жизни. Городские власти гордились тем, что именно они придумали Дворцы бракосочетаний, которые с конца 1950-х стали предлагать парам менее спартанские варианты свадебного обряда, а также всячески пропагандировали обряды наречения младенцев, в ходе которых новорожденному вручали медаль «Родившемуся (Родившейся) в Ленинграде» [Емельянова 1964]. Однако когда дело касалось похорон, советские «затейники» помалкивали. Причиной была не только выросшая во всех обществах нового времени, в том числе в советском, тенденция рассматривать смерть как личное переживание, эмоциональное воздействие которого не должно было выходить за рамки узкого семейного круга[1510]. Дело было еще и в том, что в физической кончине было нечто постыдно несоветское – она, если можно так выразиться, омрачала светлое будущее. Авторы десятков опубликованных во времена Хрущева и Брежнева книг и брошюр с инструкциями по «новым советским традициям» становились исключительно немногословными, когда речь заходила о послед – нем в жизни советского гражданина обряде перехода[1511]. Учреждения, называвшиеся до 1917 года похоронными бюро, теперь прикрывали свое назначение термином «ритуальные услуги».