Инструкция, сопровождавшая декрет 1918 года об отделении церкви от государства, прямо запрещала проводить религиозные обряды, включая похороны, в каких-либо общественных местах, кроме культовых зданий[1512]. Однако «красные похороны» – один из новых обрядов 1920-х годов – в послесталинскую эпоху возрождать не стали[1513]. Стандартный вариант чествования умерших – гражданская панихида – был советским и светским эквивалентом церемонии прощания с умершим. Ленинградские обряды такого рода ничем не отличались от общепринятых советских норм. Прощание могло проходить где-нибудь в парадном зале (если покойный был, скажем, членом института Академии наук), но ритуал всегда сводился к двум элементам: венкам и речам. Последние неизменно следовали в строгом порядке: сначала выступал директор, «а потом, например, председатель профкома… Друзья и знакомые? В самом конце»[1514]. Ритуалы погребения были столь же схематичны: оркестр мог сыграть пару похоронных маршей, если скорбящие могли себе это позволить, но в остальном все сводилось к неловкому молчанию и стоянию вокруг гроба.

Кладбища тоже могли выглядеть по-спартански – хотя здесь следует различать кладбища, наделенные официальной мемориальной функцией, и те, что использовались для обычных погребений. До 1917 года некоторые кладбища были предназначены не для всех (в социальном смысле): высший свет предпочитал хоронить дорогих умерших в Александро-Невской лавре и на погосте Новодевичьего монастыря[1515]. Однако ничего похожего на «национальный пантеон» никто создать не пытался, даже притом что надгробия видных деятелей могли быть довольно внушительными. То, как увековечивали память о том или ином человеке, зависело от того, что могла себе позволить семья, хотя самых известных политических бунтовщиков, например декабристов, как будто предвидя зловещее будущее, хоронили после казни в безымянных могилах[1516]. Местонахождение кладбищ было в значительной степени обусловлено практическими соображениями – новые места для захоронений выделялись на окраинах по мере расширения города на рубеже 1900-х годов[1517].

Ситуация изменилась в советскую эпоху, когда появилось стремление создавать в пределах или вместо привычных мест захоронений новые кладбища, достойные героев. Самым важным из таких кладбищ в последние годы советской власти стал мемориальный комплекс на Пискаревском кладбище.

Попытки увековечить память тех, кто погиб во время блокады, начали предпринимать сразу после окончания войны, но сначала планировали установить целую серию памятников в различных местах захоронений, в том числе на острове Декабристов и на некоторых официальных кладбищах. Затем последовали бурные споры о том, какую именно форму должны иметь такие памятники: в статье, опубликованной в ленинградском архитектурном журнале в 1946 году, автор язвительно замечал, что многие проекты из заявленных на конкурс не обладают требуемым величием и напоминают то, «что можно найти в огороде» [Твельк-мейер 1946: 17]. Позже идея о масштабных мемориалах в большинстве мест блокадных захоронений была отодвинута на второй план, и все усилия были брошены на два участка. Постановление Ленсовета, принятое 25 декабря 1956 года и направленное в основном на упорядочивание городских захоронений, предусматривало сооружение «памятников воинам Красной армии и ленинградцам, погибшим при обороне города» на Пискаревском и Серафимовском кладбищах[1518].