– Ну я тут не собираюсь сидеть, пока не заморожу себя до смерти.

Шагги вытащил пожеванную расческу изо рта и вытер ее о брюки. От этого на ткани осталось темное влажное пятно.

– Хочешь, я расчешу тебе волосы?

Девчонка не ответила, и он опять почувствовал, как краска заливает его лицо. Наконец она вздохнула и медленно стянула с волос пушистую резинку. Тонкий прямой хвостик распустился и закрыл ее уши. Напряженное выражение лица смягчилось. Брови опустились, и веснушчатая кожа стала казаться не такой натянутой и прозрачной. Она словно подобрела и стала выглядеть младше. Шагги провел расческой по ее волосам. Они были больше, чем просто каштановые – поражали миллионом глянцево-красных оттенков и смеси темно-кофейных. Волосы скользили между его пальцев, как шелк, каждая прядь была легка, словно паутинка.

Они долго сидели так, слышали нескладные стоны у себя за спиной, смотрели на автобусы, направлявшиеся в Эдинбург и возвращавшиеся оттуда. Шагги нежно водил расческой по волосам девчонки, и вскоре она закрыла глаза и положила голову ему на грудь.

– Твоя мамка выпивает? – спросила она вдруг.

– Иногда. Понемногу, – признался Шагги. – А ты с чего взяла?

– Вид у тебя больно дерганый. – Она подняла руку и нащупала его переносицу, легонько потерла. – Да ты не дергайся. Моя тоже того, – сказала она. – Я говорю – иногда. И понемногу.

Шагги сосредоточился на расческе, скользящей по волосам. Он смотрел, как разделяются пряди, словно вода в ручье.

– Я думаю, она допьется до смерти.

– Ты бы расстроился? – спросила девчонка.

Он перестал расчесывать ее волосы.

– Я бы ополоумел. А ты?

Она пожала плечами.

– Не знаю. В любом случае я думаю, все алкаши именно этого и добиваются. – Ее пробрала дрожь. – Смерти добиваются, я говорю. Некоторые выбирают к ней долгую дорогу.

Что-то дрогнуло в нем, словно рассохся старый клей, который скреплял его суставы. Руки его вдруг отяжелели, будто напряженные мышцы, мешавшие его плечам распрямиться, внезапно расслабились. Он вдруг почувствовал, что слова полились из него. Он рассказывал ей обо всем, и ему становилось хорошо. Он и не подозревал, насколько это может облегчить душу.

– Трудно жить, когда ты не знаешь, что тебя ждет вечером.

– Да, но в том, что тебя не ждет горячий обед, ты можешь не сомневаться, верно?

– Верно, – согласился Шагги. В его желудке завязывались узлы новых тревог. – У тебя много дядек?

– Да, конечно, – сказала она. – Ты же знаешь, я католичка.