Катастрофическое изобилие маленьких мохнатых личинок свалилось на нас, словно казнь египетская из книги Исхода, лишив деревья листвы. Латинское биномиальное название этих прожорливых поедателей листьев – Malacosoma disstria, хотя мало кто из нас, горожан, его в то время знал. Мы использовали другое имя.

«Гусеницы-шалашницы», – писала местная газета, расплывчато, но не то, чтобы совсем неверно. «Гусеницы-шалашницы», – вторили им работники городских парков и сельскохозяйственные техники, которым каждый день приходилось отвечать на десятки звонков встревоженных граждан. По радио тоже говорили о «гусеницах-шалашницах». И вскоре мы уже рассказывали друг другу о «гусеницах-шалашницах» на улице. За этой шумихой мы даже не заметили, что конкретно эти «гусеницы-шалашницы» не строили шалашей. Они только собирались и передвигались тесными группами, словно антилопы-гну по Серенгети. Их полное английское название (ошибочное?) – forest tent caterpillar («лесная гусеница-шалашница»); их близкий родственник, западная гусеница-шалашница (Malacosoma californicum), действительно прядет шелковые коконы, похожие на шалаши. Нас такие энтомологические тонкости не интересовали. Мы просто хотели узнать, как можно перебить этих проклятущих гусениц до того, как они сожрут наши любимые твердолиственные деревья под корень.

Это было потрясающе, пусть и уродливо. Голым стояло не каждое дерево, но многие, особенно старые высокие вязы и пенсильванские ясени, которые росли вдоль тротуаров, накрывая своими кронами маленькие улочки. Все происходило очень быстро. Гусеницы в основном ели прямо средь бела дня или в начале вечера, но даже позже, прохладными июньскими ночами, стоя под большими деревьями, мы все еще слышали тихий треск, похожий на далекий пожар, – это были экскременты гусениц, сыпавшиеся на листья. С утра тротуары были плотно усыпаны зернышками гусеничного помета. Иногда какая-нибудь гусеница спускалась вниз по шелковой ниточке и насмешливо качалась перед нами прямо на уровне глаз. В прохладные дождливые дни, когда гусеницам было слишком холодно, мы видели, как они собираются целыми стаями на вершине какого-нибудь ствола или в развилке ветки – сотни мохнатых серых телец в каждой кучке, словно овцебыки, сбившиеся вместе, чтобы переждать арктическую бурю. Некоторые из нас постригли газоны и уехали на выходные; а потом, вернувшись, обнаружили, что на наших деревьях тоже нет листьев. Мы залезали по лестницам на деревья и опрыскивали гусениц мыльной водой из пульверизаторов. Мы брызгали на них бактериальными растворами и суровыми длинномолекулярными химикатами, которые нам советовали продавцы из местных хозяйственных магазинов, и сами знавшие не сильно больше нас. Мы даже вызывали «спецназ» из сотрудников Nitro-Green. Все эти меры казались в лучшем случае малоэффективными, в худшем – просто опасными и бессмысленными. Гусеницы продолжали жрать. Когда нам казалось, что они собираются перебраться с пораженного дерева на здоровое в поисках новых порций еды, мы пытались остановить их, смазывая стволы деревьев непролазной липкой жидкостью. Это тоже было бессмысленно (потому что, как я узнал позже, коконопряды обычно проживают всю личиночную стадию жизни на том дереве, на котором вылупились), но хорошо демонстрировало наше отчаяние. Я видел, как моя соседка Сьюзен в надежде защитить два гигантских вяза, растущих перед ее домом, нанесла на их стволы, примерно на уровне пояса, слой клея, и идея показалась разумной даже мне самому. Но на этот клей не попалась ни одна гусеница.