В последний день перед отъездом гостей в нижнем зале хозяин гизунд-отеля прощальный обед устраивает. Через два дня после Рождества. Столы накрыты, как в дорогих ресторанах, посуда, приборы, все на уровне. И кормят по полной программе, с вином, пивом и десертом. Даже мясо дают. То есть, господа, помучили мы вас диетами, поправили вы здоровье, сбросили лишние килограммы и паунды – и баста; теперь вы в привычную колею входите, и обед, от которого вы за пару недель отвыкли, – знак нашего прощания, и только от вас самих зависит, скоро или не скоро свидимся вновь.

Лиза доедает пирожное, быстро выпивает кофе и уходит в номер одна – хочет позвонить матери. Костя смакует мозельское, ему не хочется никуда идти, он расслаблен, умиротворен, лениво поддерживает беседу на медицинские темы с немцем из Ганновера, счастливым оттого, что сбросил семь кило и уменьшил сахар в крови, английский у немца ужасный, Костя его почти не понимает, но поддакивает, кивает в такт словам, а сам смотрит сквозь стеклянную стену на гигантские зубцы заснеженных гор с едва различимыми, ползущими, как букашки, вагончиками фуникулеров и еще и еще раз благословляет про себя этот случайно открытый тирольский уголок, где возвращаются к нему силы и желание жить с удовольствием и аппетитом.

Он наконец-то избавляется от занудливого немца, которого уводит жена, медленно, нарочито шаркающей, вовсе не свойственной ему походкой, сейчас замечательно соответствующей настроению и размагниченному состоянию после плотного обеда и двух бокалов вина, бредет к себе на третий этаж, видит приоткрытую дверь комнаты, входит в номер, берется за ручку, чтобы закрыть дверь за собой, и слышит звенящий колокольчиком Лизин голосок. Что-то удерживает его на пороге, Лиза в спальне за перегородкой, не видит его и продолжает переливчато-восторженно:

– …Везло дико – два каре почти подряд, а стриты и считать перестала. Пруха невероятная, как тогда в Атлантик, когда флешь-ройяль выпала, помнишь?.. Сколько выиграла? Четыре с лишним штуки. Да не долларов – евро. Зеленых еще больше… Вернусь, осмотрюсь, что к чему, как с работой будет… Приятно слышать… А я, знаешь как! Дни считаю. Тоска зеленая… Если бы не казино, то совсем…

Врасплох застигнутый, мнется, затаив дыхание, Костя, прижимается к косяку, решить не может, входить или наоборот. Тихонько выскребывается в коридор, оставляет дверь приоткрытой, так, как было, и на первый этаж. Какая там шаркающая умиротворенная походка… Галопом несется, будто свора злющих собак по пятам. Выскакивает на воздух, вбок по расчищенной от нападавшего снега дорожке, к лесу, легкий мороз, он холода не ощущает. Дни считает, значит. Санаторий ей поперек горла. И что же ей приятно слышать, а главное, от кого? С матерью так не разговаривают. Казино, выигрыш, то, се… Анне Никитичне знать это за ненадобностью. Видел Костя Лизину маму однажды, обыкновенная, затурканная жизнью одинокая женщина, немногим моложе его, хоуматтендент, обслуживает старика русского, ей только гемблингом интересоваться, больше нечем. Лучше бы о мебели купленной дочка ее спросила, на деньги, что дал он перед поездкой. А была ли мебель, может, и нет никакой мебели, а есть совсем другое…