– Здорово, дружище, звоню из столицы российского государства, славного града Москва, которым все так нынче восхищаются, – начинает намеренно выспренно.

– О, привет, чего так торжественно?

– Есть на то веские причины. Слушай архивнимательно. – И уже другим тоном, соответствующим ситуации: – Я попал в переделку. Меня похитили. Требуют выкуп, миллион баксов. Говорю от них. Какие, к черту, шутки, слушай и не перебивай. Дине, упаси бог, пока ничего не говори, скажи, мол, отец бизнес покупает, нужны наличные деньги. Придумай что-нибудь, почему не звоню сам. Только попроси срочно снять деньги со счета. Дине покамест ни слова, умоляю!

– Костя, я могу говорить открыто? Нас не слушают? – голос друга дрожит, вибрирует.

– Полагаю, нет.

Я немедленно свяжусь с Фэ-Бэ-Эр и сообщу о твоем похищении. У них контора в Москве, пускай вместе с русскими ищут. Это тебе не навредит?

– Мне в моем положении ничего уже навредить не может.

Понял. Начинаю действовать. Энимал выдергивает мобильник:

– Хватит. Завтра позвонишь опять.

К вечеру просится Костя в туалет. Энимал Зайцу команду дает – проводи. Все у них продумано: ведет Заяц Костю в чулан.

Ссы в ведро, Американец. А срать захочешь, выйдем во двор. Теплого гальюна в доме нет, извини.

Туалет гальюном обычно моряки называют. Провожатый его, видать, на флоте служил – недаром якорь вытатуирован на правой руке ниже локтя. Ну и что даст тебе эта информация, дорогой Костя, спрашивает себя и головой качает: ничего не даст.

Отношения его с бандюками пока вполне нормально складываются: не угрожают, не бьют, даже кормят – два бутерброда с вареной колбасой и спитой чай. И таблетки приносят по его просьбе. Лыбятся: валяй, Американец, глотай пилюли, ты нам здоровенький нужен. Пока нужен, Энимал многозначительно добавляет.

Вновь вспоминает Костя утро злосчастного дня, цепочку случайностей: и про связь, почему-то оборвавшуюся, и про таблетки, и про паспорт; каждый божий день с любым человеком подобное происходит и забывается бесследно, придаешь значение этому лишь тогда, когда случается что-то, тогда видишь во всех этих мелочах предзнаменование, знак некий, посланный свыше, однако не понятый, не прочувствованный.

На ночь приковывают Костю к кровати и оставляют одного, кинув дерюжку, чтобы укрылся. Ночь июльская, теплая, сквозь приоткрытое окно с линялыми занавесками в цветочек запахи проникают, шорохи доносятся, потрескивания, мышь где-то шебуршит, но ни гула машин, ни голосов отдаленных, ни собачьей брехни, ни кошачьего любовного стенания. На отшибе дом стоит, в стороне от дорог и жилья, поди обнаружь. И выглядит дом, как Костя замечает, необжитым, запущенным. Может, пустовал поллета, пока гостя заморского не доставили в наручниках.