– Черт возьми, вот как шикует буржуазия!

Она пробыла у нас в квартире чуть больше получаса. Я предложил ей фен. Она отказалась, сославшись на то, что отвыкла от таких вещей. На улице жарко, волосы и так высохнут. По исходившему от нее сильному запаху я понял, что она щедро полила себя духами Амалии. Уже одевшись, попросила какой-нибудь еды. Но не хотела, чтобы я готовил что-то горячее. Как будто торопилась. Я открыл холодильник, и она сделала несколько глотков из пакета с молоком. Потом прямо пальцем поддела джем из банки, облизала палец, снова запустила его в джем – и так несколько раз.

В пластиковый пакет Маргарита бросила что-то из фруктов, йоркскую ветчину и два-три ломтя хлеба. Я не смог отказать ей и в двух тысячах песет, которые она ловко выманила у меня, скроив несчастную рожу.

– Ну, бывай, мажордом! – И ушла.

На полу в ванной лежало кучей ее смрадное барахло. Вечером Амалия сунула все это в пакет и попросила меня поскорее отнести в мусорный контейнер.

10.

Вчера был вторник, но я сходил на рынок, отложив на среду не самые срочные покупки. Иногда пакеты получаются слишком тяжелыми, или овощи выглядывают из них, или слишком пахнет рыбой – и мне кажется, что из-за этого я выгляжу не лучшим образом, когда останавливаюсь поболтать с Агедой.

Сегодня, выйдя с рынка, я не увидел своей приятельницы на площади. И почувствовал укол досады. Не из-за нее, разумеется, ее воля – являться или нет на встречу со мной, а из-за себя, из-за того, что зря потратил время, два дня подряд наведываясь на рынок, а также из-за напрасных стараний тщательно обдумать каждое слово разговора, к которому я готовлюсь столько дней.

Я уже собрался двигаться домой, когда вдруг услышал, что сзади меня зовут. Ко мне спешила Агеда в своем кошмарном плаще, по которому давно плачет помойка. Она тяжело дышала и выглядела взволнованной. Наверное, шла слишком быстро, боясь упустить меня. Оказалось, что нет, она действительно едва ли не бежала, но гнала ее сильная тревога. Не могу ли я уделить ей минут пять своего времени, всего пять, она готова поклясться, что не больше. Мы могли бы посидеть на террасе «Коначе», тут совсем рядом. Она приглашает.

Агеда пила травяной чай (спиртного она в рот не берет), а я пил кортадо[51]. Она рассказала, что вчера днем случайно услышала телефонный разговор Белен. Агеда собиралась устроить себе сиесту в кресле, которое когда-то принадлежало ее матери. Кресло сейчас стоит у окна в гостиной, поскольку Агеде нравится читать при естественном освещении. Еще не до конца переваренный обед и чтение навеяли на нее сон, глаза стали сами собой слипаться, но тут тихо открылась дверь. В другом конце комнаты Белен нажимала кнопки телефона. Ясно, что она сильно нервничала и потому не заметила присутствия Агеды, скрытой спинкой кресла. Агеда решила затаиться – в первую очередь чтобы не смущать «бедную женщину», которая хотела воспользоваться телефоном, не спросив позволения у хозяйки дома. Белен говорила шепотом, что подтвердило подозрения Агеды: звонок был секретным. Так она и сидела, боясь пошевелиться и стараясь дышать потише. До нее донеслись жалобные фразы Белен. Дословно Агеда их не помнит, но смысл был такой: «Если ты меня простишь и пообещаешь больше не бить…», «Девочка чувствует себя хорошо. Немножко грустит из-за всего случившегося», «Мы живем у одной доброй женщины», «Сначала скажи, что ты меня прощаешь», «Хорошо, пусть будет, как ты хочешь», «Спасибо, и Лорена тоже поблагодарит тебя. Это точно. Она хочет тебя увидеть».