По дороге домой она не только бесконечно благодарила меня, но и сказала, что от меня исходит ощущение спокойствия и со мной ей легче чему-то научиться, чем в автошколе. А еще назвала меня отличным преподавателем и выразила уверенность, что ученики в школе меня просто обожают. Добрая девочка.

3.

Совсем недавно я слушал программу Амалии. Каждый выбирает орудие самобичевания по своему вкусу. Для меня самое большое наказание – это голос, смех, комментарии этой женщины, которая ловко возмещает очевидные интеллектуальные провалы присущим ей обаянием. Передо мной, как это бывает часто, но не всегда, лежит лист бумаги, расчерченный так, чтобы можно было наглядно фиксировать и подсчитывать ошибки ведущей: неправильные согласования слов, повторы, запинания, неоконченные фразы – короче, любую мелочь, которая нарушает плавность и чистоту речи. Идея эта, между прочим, принадлежала самой Амалии, которая еще в старые времена часто поручала мне неотрывно сидеть у радиоприемника в часы, украденные у ночного сна. Жена, страдавшая перфекционизмом, просила записывать все сделанные ею ошибки. Это помогало ей понять их и впредь не совершать.

– Что, все до одной нужно отмечать?

– Да ладно тебе, я не думаю, что их будет так уж много.

Возвращалась с работы Амалия обычно поздно ночью. Тук, тук, тук – стучала она своими каблуками и спешила обсудить со мной допущенные в последней передаче погрешности, сколько их было и какие.

– Сегодня всего шестнадцать, любовь моя. Ты делаешь успехи.

Потом мы условились, что она не станет меня будить – а я буду оставлять листок со своими заметками на кухонном столе. Но эти заметки, изначально задуманные ей в помощь, постепенно превратились в повод для ссор – по мере того как портились наши отношения. А еще потому, что ей, ослепленной ненавистью, с некоторых пор казалось, будто мною движет желание уязвить ее и я фиксирую ошибки, которые ошибками вовсе не являются, или намеренно преувеличиваю их серьезность. Сегодня – линуя бумагу или обходясь без этого – я продолжаю записывать ее промахи, испытывая при этом определенное удовольствие, может и злорадное, но все-таки удовольствие. К тому же я успел убедиться, что после энного количества отмеченных недочетов мне спится легче. Но тут в программе наступает перерыв – несколько минут отдается одиннадцатичасовым новостям. Но с меня уже достаточно. Я выключаю радио. Надо еще успеть описать пару сегодняшних событий, вспомнить что-нибудь из прошлого, если придет в голову, потом извергнуть сперму в Тину и лечь спать. Но тут зазвонил телефон. Амалия. Я сразу подумал: «Откуда она узнала, что я ее слушал? Может, у нее тут скрытая камера?» Каким-то немыслимо проникновенным голосом, я бы даже сказал медовым, она просит меня уделить ей завтра двадцать минут – где и когда я сочту для себя удобным. Потом повторяет: двадцати минут нам вполне хватит, чтобы обсудить единственную тему, которая, как ей хорошо известно, заставит меня явиться на встречу, – наш сын. Я нахожу уместным объяснить, что в настоящее время переживаю период душевного равновесия и покоя. И не желаю нарушать это состояние ссорами, поэтому, если Амалия намерена втянуть меня в очередное выяснение отношений и обрушить на мою голову ворох упреков, я от разговора откажусь.