Мне захотелось позвонить Амалии и попросить ее надиктовать по телефону несколько фраз. Или Агеде, рискуя, что она бесповоротно вторгнется в мою жизнь. Или маме в иной мир, но боюсь, там не действует телефонная связь.

В итоге, поддавшись внезапному порыву, я набрал номер брата. Пьяный палец никак не хотел попадать в нужные клавиши. Пришлось снова и снова повторять попытки. Я собирался сразу перейти к главному: «Послушай, Рауль, не жди, что я смогу выразить словами свои чувства. В общем, я от всей души сочувствую вам и посылаю тебе мое братское объятие. До свидания». Трубку взяла Мария Элена, ее спокойствие в точности повторяло то, что вчера проявила Кристина. – Лучше тебе не говорить с Раулем. Он кое-как держится на транквилизаторах. Я скажу ему, что ты звонил.

Невестка понимает, почему я не смогу приехать в четверг в Сарагосу. Они с мужем от всего сердца благодарны всем, кто выражает им свои соболезнования. В то же время они хотели бы, чтобы в похоронах участвовало как можно меньше народу. Она добавляет кое-какую информацию к той, что вчера дала мне Кристина: временное улучшение состояния Хулии после возвращения из Германии, потом резкое ухудшение, паллиативные меры, быстрый конец. Она ушла без страданий, тело будет кремировано («Так хотела сама девочка»), урну захоронят в усыпальнице семьи Марии Элены. Я замечаю, что у моей невестки после переезда в Сарагосу усилился арагонский акцент, который прежде, вдали от родных мест, вроде бы смягчился. Простилась она со мной очень тепло, словно это ей самой пришлось утешать меня.

16.

Я вхожу в класс, где буду проводить первый в этот день урок. И кого же я вижу? Хулию! Вон она, сидит у окна и смотрит на меня не весело и не печально. Сердце у меня екает.

«Что ты здесь делаешь? Разве ты не умерла? – И еще: – Наверное, ты убежала из крематория и хочешь спросить, не спрячу ли я тебя у себя в квартире хотя бы на несколько дней?»

Понятное дело. Кому захочется, чтобы его сожгли, поместили в урну, а потом захоронили?

«Это не было сном», – пишет Кафка во втором абзаце «Превращения». Грегор Замза вовсе не воображает, что превратился в насекомое. Это произошло на самом деле. Утром он стал чудовищем, наделенным человеческим сознанием. И я тоже не сплю. Я только что вошел в класс со своей хронической усталостью, пересохшим ртом и желанием, чтобы поскорее закончился только что начавшийся день. Я пришел, чтобы выполнить каждодневную нагрузку, которая заключается в том, чтобы навеять сон на стадо подростков, впаривая им дозу усыпляющих философских теорий, и оправдать получаемое мною жалованье. Сегодня это Ницше и кризис просвещенного разума – согласно решению составителей школьных программ. Давно прошли те дни, когда я брал на себя труд готовиться к занятиям так, словно их будут напрямую показывать по телевидению для огромной аудитории. Вот уже много лет, как мне достаточно незадолго до выхода из дому глянуть мельком на тему урока, а потом вести его по старым конспектам – используя Сократову майевтику и импровизированные дискуссии. Все еще держа в руке портфель, я направляюсь к столу, за которым сидит Хулия, а та, заметив меня рядом, улыбается. Я останавливаюсь перед ней и спрашиваю: