Муж умер в первые годы перестройки, и Наталья Мироновна любила повторять : "Какое счастье, что Петя не увидел всего этого безобразия". Фраза эта давно была названа в семье "бабушкиным заклятием", то есть этим словам приписывалась мистическая сила, потому что Виктор Игоревич неизменно сатанел и тут же, багровея от крика, начинал кричать про язвы большевизма, ГУЛАГ и столь долгожданную свободу слова. Наталья Мироновна невозмутимо кивала в ответ — согласна, конечно, согласна. Все, что рассказало ей новое время, она поняла и приняла. Кроме того, она любила читать, и книги помогли ей сделать правильный вывод — большевизм есть зло.

Однако, если обратиться к высшему правосудию и мысленно положить на одну чашу весов демократию русского разлива, а на другую — прожитую при социализме жизнь, то высшее правосудие, то есть Бог, "затруднялось с ответом". Небесные весы начинали судорожно дергаться туда–сюда, и явно показывали, что если демократия и уничтожила кое–какие пороки предыдущего строя, зато добавила свои, не менее отвратительные. И соглашаясь со страстными призывами зятя, Наталья Мироновна продолжала прясть свою нитку:

— Вот ты говоришь — ложь. А мы честно жили. Потому что верили. Без веры человеку жить нельзя. Ты говоришь — советская нищета. То‑то ты сейчас в золоте купаешься. Это сейчас — нищета, а тогда мы жили поровну — и в счастье и в горе. И все у нас было: и квартира, и мебель, и дача…

— Мама, ну о каком "поровну" ты говоришь? — врывалась в спор Марина, она видела, что муж уже держится за сердце, — это у тебя была квартира, у других не было. И еще отец паек на заводе получал, и в отпуск ездил за государственный счет, и лечился в четвертом управлении…

— Конечно, мы имели преимущества, — строго замечала Наталья Мироновна. — У Пети пятьдесят лет партийного стажа. Когда продуктов не стало — уже при Горбачеве, он получал килограмм мяса сверх того, который давали по талонам. Мы хорошо жили. И дача — большое подспорье. Вот вы ленитесь на земле работать, а у нас было все свое — и помидоры, и клубника, про картошку я уже не говорю. А сейчас, когда зарплату не платят, люди вообще только землей живут.

Заклятие уже полностью лишило Виктора Игоревича сил, поэтому он соглашался устало:

— Это уж точно. Россия сейчас — один большой огород. Ни науки, ни промышленности. Только парники целлофановые, да торговые палатки.

Потом он надолго замолкал, какой смысл разговаривать, если тебя не слышат, а Наталья Мироновна продолжала загибать пальцы, пересчитывая достоинства прежней жизни. Дочь права, не было полного равенства, но и различий таких не было. Подруги жили в коммуналке, но каждая верила, что получит отдельное жилье. А ей, Наталье Мироновне, раньше других повезло. И машина, и шофер. Петя запрещал пользоваться государственным транспортом для личных целей, и она не пользовалась — ни- ког- да! Но мысль, что при крайней необходимости она может сесть рядом с шофером и приказать ему ехать на вокзал или, скажем, в больницу, давала ощущение хозяйки жизни, человека, живущего под присмотром удачи. И не мешало бы всем помнить, что Петя заработал это право самоотверженным трудом. А трех детей вырастить — это разве не труд? А сейчас что? Одно утешение, она, домохозяйка со стажем десять лет получает четыреста рублей пенсии, и Татьяна Петровна из двенадцатой квартиры при стаже тридцать пять лет имеет в месяц те же четыреста. Все знают, что на такую пенсию не проживешь, но зато — равенство.