38

38

Джин взбиралась по лестнице с ужином на подносе – омлет с кусочком консервированной ветчины и стакан молока – и письмом от Дорри, которое пришло утром, а колокольчик все звонил. Сначала она решила, что этот маленький латунный колокольчик миссис Мэлсом подарила по доброте душевной, но после нескольких ночей, когда ей приходилось вскакивать с постели, чтобы ответить на его звонкий призыв, задумалась, не было ли это актом мести. Вернувшись из больницы, мать, кажется, вошла во вкус жизни в постели. Никакие намеки, уговоры и строгие увещевания не могли вновь выманить ее на лестницу. Ноги были слишком слабые, равновесие слишком шаткое, кресло слишком неудобное. Все, на что ее хватало, – это неверной походкой доковылять мимо лестничной площадки до ванной. О ступеньках и речи быть не могло.

– Выглядит неплохо, – изрекла она и навалила на тарелку кротовую горку соли. – На молоко подуешь… – и умолкла, осознав, что нечаянно начала было шутку, но не знает, как ее закончить.

Джин уселась на табуретку у туалетного столика и смотрела на свое отражение в двустворчатом зеркале – два бесконечных ряда Джин с одинаковым затравленным выражением лица устремлялись от нее вдаль.

– А ты сама не поешь?

– Нет, – ответила Джин. – Меня слегка подташнивает.

За последние сутки она не съела ничего, кроме одного тоста, и даже он на вкус был как зола. Посещение Элис напрочь лишило ее энергии и аппетита.

– Давай опять почитаем перед сном?

Она обнаружила, что, пока читаешь вслух, невозможно ни думать, ни волноваться, ни мучиться. Домашние дела, музыка, чтение про себя и любые другие традиционные способы отвлечься бессильны унять шум у нее в голове. Они очень неплохо продвинулись с “Девятью портными”. Конечно, мысли можно было сдерживать лишь некоторое время; как только она замолкала, они тут же начинали роиться вновь.

– Да, пожалуйста.

– А что пишет Дорри?

Сейчас ей как никогда не хватало сестры, с которой можно поделиться. Поговорить с кем-нибудь, совершенно не связанным с семьей Тилбери, кто бы слушал, не осуждая, – это помогло бы. Люди, по наблюдениям Джин, тяготели к одному из двух лагерей: сочувствующих и советчиков. Дорри, сама слишком большая гедонистка, чтобы чего-то требовать от других, была сочувствующей. Она только слушала и утешала. Мать, безусловно, принадлежала к противоположному лагерю. Собственная несчастливая жизнь отнюдь не сделала ее восприимчивей к чужим страданиям, напротив.

Мать пробежала глазами письмо, мысленно обводя то, что считала “новостями” – главным образом, известия о болезнях и здоровье, а также о достижениях близнецов. Вопросы, касающиеся ее зятя, Кеннета, которого она считала ответственным за то, что он выманил Дорри за границу, интереса не представляли.