Телефон снова зазвонил. Он звонил и звонил, а потом надолго умолк.
В юности я со смешанными чувствами относилась к собственным длинным ногам. Они были похожи на ноги новорожденного жеребенка и, казалось, были созданы исключительно для того, чтобы подламываться и запутываться. Билли Богадони, который жил на соседней улице за углом и имел восемь сестер и братьев, прозвал меня Кузнечиком, и это был отнюдь не комплимент. Но, как это обычно и бывает, тело мое вскоре догнало мои ноги, и я начала по-настоящему ими гордиться. Мало того, я обнаружила, что мне даже нравится быть выше всех остальных девчонок. А к семнадцати годам я перегнала ростом и Билли Богадони. Когда я только еще поселилась у миссис Мартингейл, она часто повторяла в своей приторно-сладкой манере, что мне не следует носить туфли на высоком каблуке, потому что парни не любят танцевать с девушками, которые выше их ростом. Возможно, именно из-за ее надоедливых наставлений мои каблуки были на полдюйма выше, чем нужно, когда я наконец покинула ее пансион.
Моя длинноногость, оказывается, имела и еще одно преимущество: я с легкостью могла, откинувшись на спинку отцовского кресла, вытянуть ноги и пальцами не только дотянуться до своего нового кофейного столика, но и столкнуть с него телефонный аппарат, что я сейчас и проделала; телефон проехал по поверхности столика и соскользнул с него, словно палубное кресло с борта «Титаника».
А я продолжала без передышки читать «Правила вежливости», составленные Вашингтоном. Как я уже говорила, их там было сто десять, и вполне могло показаться, что этот список несколько чрезмерен. Однако самое лучшее мистер Вашингтон приберег напоследок:
110. Старайтесь сохранить в своем сердце живой ту маленькую искорку Божественного огня, которая называется совестью.
Совершенно очевидно, что многие из Правил мистера Вашингтона Тинкер читал весьма внимательно. Но, возможно, до этого, последнего, пункта он так и не добрался.
Во вторник утром я проснулась рано и отправилась на работу пешком, быстро преодолев весь путь и развив скорость, достойную Битси Хоутон. Небо над головой сияло осенней синью, на улицах было полно честных людей, идущих, как и я, честным трудом отрабатывать честную зарплату. Вершины небоскребов на Пятой авеню были окутаны светящейся дымкой на зависть пригородам. На углу Сорок второй улицы я дала двадцать пять центов свистнувшему мне «ньюзи»[162], и он сунул мне свежий номер «Таймс» (сдачу оставь себе, мальчик), а затем лифт в «Конде Наст» вознес меня на двадцать пятый этаж – и на это ушло гораздо меньше времени, чем ушло бы на то, чтобы пролететь двадцать пять этажей, выпрыгнув из окна.