Описание процедуры бичевания — это такая бытовая черта, которая могла быть привнесена самим биографом, а основанием для описания этого события (ἐπιβοῶντες οἱ τοῖς βασιλικοῖς ἀπειθοῦντες θεσμίσμασι и сл.) могло послужить указание в синаксаре на вину преп. Максима: ὅτι τῷ βασιλεῖ ἀνθίστεται. [2778] Вообще, хотя рассказ Vita о совершении жестокой казни над преп. Максимом блещет яркостью красок и даже оставляет позади скромные и простые (но точные) показания своих источников, однако говорить о каких-либо других источниках для Vita вовсе не приходится. [2779] Биограф в гл. XXXIV–XXXVII обнаруживает несомненную тенденцию как можно подробнее изобразить последний исповеднический подвиг преп. Максима, о котором так сжато и официально говорили документы. Автор напрягает все свое воображение и старается, по возможности, нарисовать ужасную картину казни во всех ее мрачных подробностях. Этот обычный у автора прием [2780] выступает особенно ярко в гл. XXXIV–XXXVI. Несомненно также, что автор дает волю своему воображению, когда утверждает, что палачи отсекли у преп. Максима и Анастасия правую руку потому, что были приведены в ярость при виде чудесного восстановления дара слова у св. исповедников. [2781] Ничего подобного нет в известных нам источниках: отсечение руки было предусмотрено в приговоре, а вовсе не вызвано случайным обстоятельством. [2782]

Таким образом, надо признать, что в обработке гл. XXXIV–XXXVII биограф слишком много дает места своим субъективным построениям, соображениям, догадкам. Он допустил излишний критицизм по вопросу об Анастасии Апокрисиарии, и, конечно, потому, что не был знаком с Hypomnesticum’oм. Он ввел некоторые неправильные подробности в рассказ об отсечении руки преп. Максима [2783] и, наконец, позволил себе осложнить свое повествование добавлениями иногда прямо фантастического характера.

Содержание письма Анастасия Апокрисиария Vita XXXIX–XL передает по Βίος’у обще и с сокращениями. При этом указание на положение Схимариса «близ народа алан» превращено в κατὰ τὴν Ἀλανίαν (в Алании), а место ссылки учеников преп. отца «близ Авазгии» — переходит в πόῤῥω ποῦ — далеко за пределами — τῆς τῶν Ἀβασγῶν χώρας, [2784] и указание на индикт V, когда скончался преп. Максим, и на место погребения его совсем опускаются. [2785]

Как видим, работа автора Vita над источниками не вполне удовлетворяет требованиям исторической критики. И собрание источников не достигло у него достаточной полноты, и обработка их не имеет надлежащей точности. Сокращения его часто являются неуместными, построения — ненадежными. Объясняется это тем, что автор Vita и не преследовал строго исторической задачи. Это видно из его предисловия (Vita I). Автор писал специально для назидания, и в этом видел смысл своего труда и его пользу (προτρέπων εἰς ἀρετὴν). [2786] Житие, по его мнению, должно возбуждать любовь к добродетели и побуждать к подражанию великим образцам христианского подвижничества. Отсюда автор Vita задачей своей поставил — воздать в «слове» своем должную похвалу преп. Максиму, а для этого представить возможно подробно его жизнь и деяния (τὰ καθ’ ἕκαστα τῶν αὐτῷ πεπραγμένων). [2787] Однако автор сам сознается, что, при величии подвигов преп. отца, он не мог ни объять всех событий его жизни, ни воздать им должную похвалу, и по необходимости принужден кое-что выпустить и оставить без внимания. [2788] Итак, мы видим, что задача историческая (возможно полное описание жизни преп. Максима) у автора не только подчиняется назидательной, но и значительно ограничивается. В общем, задача нашего биографа сводится к узким рамкам нравоучительного жизнеописания, чему вполне соответствует и наименование Vita «словом». [2789]