Само собою разумеется, историческая ценность работ такого типа невелика, и от автора пространного жития, конечно, нельзя ожидать строго исторического описания жизни преп. Максима. Составители похвальных слов–житий, как справедливо отмечает Комбефи, [2790] не могут воздержаться от произвола в пользовании историческим материалом, не соблюдают меры в своих восхвалениях и заботятся не столько о том, чтобы точно запечатлеть слова и дела святого, сколько о том, чтобы изысканностью рассказа и разными риторическими украшениями услаждать читателей и возвеличивать славу святого. От такого рода недостатков не свободен и наш биограф.
Прежде всего, он позволяет себе иногда чересчур увлекаться витийством, нисколько не заботясь о верности своих показаний исторической действительности. Так, например, он поступает в описании мученичества преп. Максима (см. выше). Далее, он мало стесняет себя требованиями точной и правильной передачи своих источников: он систематически опускает все точные даты и почти все хронологические и топографические показания источников, [2791] или же передает их ошибочно; [2792] он постоянно опускает технические термины и исторические детали, [2793] замалчивает большей частью имена разных исторических деятелей. [2794] Источники свои он передает по местам весьма неточно и неопределенно [2795] и иногда маловразумительно; [2796] сокращения делает неуместные, вследствие чего у него получается неправильное представление о ходе исторических событий. [2797] Мало того, источники свои он принимает большей частью без критики, со всеми их ошибками, а пробелы в сведениях о жизни преп. Максима заполняет не вполне состоятельными догадками, высказываемыми, тем не менее, категорически в спокойно-эпическом тоне, без указания на их гипотетическое значение. [2798]
Все это, конечно, сильно обесценивает Vita как исторический документ. Однако нельзя все же утверждать, что пространное житие не имеет для нас никакого значения, и что автор его не заслуживает вовсе доверия. Несмотря на то, что наш биограф разделяет все недостатки византийской агиографии IX–X вв., нужно все же признать, что при написании жития преп. Максима он не терял из виду и исторической задачи, заботился о возможно полном подборе сведений и правильном их освещении. Феофана он старался дополнить по мере сил. В отношении к Βίος’у применял по местам здравую критику, несмотря на то, что по количеству источников был в худших условиях, чем автор этого жития. Применение им метода заключений по аналогии, пользование общими характеристиками, заимствованными из бытовых картин эпохи (как, например, привнесение некоторых черт из жития св. Никифора), не отражается вредно на общей исторической достоверности его повествования. При недостатке материалов, это — обычный прием у историков для заполнения пробелов в историческом материале. Бытовые черты обыкновенно сохраняются в течение веков. Поэтому сообщения биографа мало уклоняются от истины, когда в них бытовые черты IX в. переносятся в эпоху преп. Максима — VII в., как, например, это делается при описании совершенной над преп. Максимом казни. В общем, нужно признать, что биограф не отступал резко от своих источников и не искажал их преднамеренно. Между Vita, во всяком случае, и ее источниками больше можно найти сходства, чем различия. Конфессиональность биографа не отразилась резко на историческом содержимом жития. Ни отрицательное отношение к ереси, ни благоговейное преклонение пред личностью преп. Максима [2799] не увлекают автора настолько, чтобы он мог допустить какое-либо искажение истины. Все лирические излияния автора жития, [2800] все эпитеты и замечания его по адресу преп. Максима или врагов его [2801] сами собою выдают свое происхождение и, конечно, не могут быть смешаны с объективно-историческими его сообщениями. Отсюда мы заключаем, что агиологический колорит пространного жития вовсе не лишает его исторической ценности; равным образом, ни в задачах, ни в личности и взглядах автора нет ничего такого, что заставляло бы нас относиться к его показаниям с абсолютным недоверием. [2802]