В Средневековой Руси, следуя евангельской истине «в начале бЪ Слово…», Книгу не противопоставляли Иконе. Висковатый, настаивая на первичности «пророческих глаголов», пытался убедить своих противников в том, что лишь Священное писание наполняет зримый образ духовным смыслом, а икона, в свою очередь, придаёт библейскому слову полноту воплощения. В символическом написании «Святой Троицы» Андреем Рублёвым непостижимое, «неслиянно-нераздельное» обрело прекрасный, но условный облик: он требовал благоговейного созерцания и молитвенного постижения.

Впоследствии, под влиянием «греческих образцов» стали появляться изображения Святой Троицы, в которых Святой Дух «в виде голубине» исходил «от Отца к Сыну» – от Бога-Саваофа ко Христу. Основой икон такого рода являлись «латинские» образы Бога-Отца, перенятые у греков, а от них перешедшие в Южную и Западную Русь. Вопреки прещениям Большого Московского собора 1666–1667 годов «Господа Саваофа образ впредь не писати», прежнее, смиренное благоговение перед «неосяжным и неисповедимым» было отвергнуто.

Всё незримое стало зримым. Средневековая иконосфера замкнулась сама в себе. Иконы заслонили недоступный даже умозрению лик Творца мира, вечности и бесконечности. В церковное искусство проникли изображения «нетварных небесных сил»: шестикрылых серафимов и многокрылатых херувимов с античными ликами. В церквях, словно ожившие варяжские болваны, появились столь ненавистные в Древней Руси деревянные, раскрашенные «под иконы» скульптурные изображения: «Христос в темнице», «Святой Никола Можайский», «Святая Параскева» и др. В послепетровские времена к ним добавились иконы с порхающими ангелами в виде розовощёких барочных путти. Иконопись приобрела вид театральных декораций, возвышенное стало вытесняться приземлённым, духовное – чувственным. Смысл таких изображений двоился, подлинное соединялось с искусственным, истинное казалось ложным.

В конце Средневековья надлом веры, оторванной от древних, византийских и русских истоков, привёл к жесточайшим потрясениям. Главными их виновниками явились вовсе не «греческие учителя», а правители Московской Руси. Стоглавый собор 1551 года, Церковный собор 1648 года, царские указы сурово, но тщетно осуждали «нечестивые» обряды крестьян, а затем и «невегласие» духовенства. Властям противостояло неколебимое обрядовое единомыслие, от которого никто не хотел отказываться. Молодой царь Алексей Романов, набожный, плохо образованный и неискушённый в государственных делах, возжелал силой выправить народную жизнь по монашеским образцам, а русское православие по новогреческим прописям. Его усилия поддержал честолюбивый и властный патриарх Никон. После присоединения в 1654 году запорожских казаков и Гетманщины к Московскому государству, царь посчитал, что настало время освобождать от ига иноверцев и собирать православные народы вокруг правоверной Руси. Ради этой цели он решил любой ценой устранить досадное препятствие: отличия Студийского богослужебного устава, принятого при Владимировом крещении, от сменившего его впоследствии в Византии Иерусалимского устава.