И была Надежда Яковлевна Мандельштам. Мой жених, студент-медик, однажды удостоился держать руку у нее на пульсе, и мне это дорого, как живая связь.

А еще бывала там крошечного роста Роза Марковна, с вечной папироской у ограды храма, и это тоже была целая эпоха. Она крестилась в возрасте уже за 70, незадолго до меня, 20-летней. Она была из подруг мамы о. А. с юности. Когда отца Александра таскали на допросы, Маруся приходила к Розочке, они рядом жили у Кировских ворот. Молились и ждали звонка от Алика (для них он оставался с этим детским именем). Проходили часы… А потом он звонил, и это значило, что — отпустили. „Мы обнимались с Марусей“.

И мы толклись там, бесконечная молодежь. По временам нас и вообще тех, кому меньше пятидесяти, предупреждали, что пока не нужно появляться в Деревне, и это означало, что за храмом особо строго присматривают. Тогда можно было передать отцу Александру просьбу помолиться или письмо через его маму и ее подруг.

„Имея перед собой такое облако свидетелей“[180] — возникают в памяти эти слова, когда вспоминаю Новую Деревню и своих знакомых святых…»

«В праздничные дни двор перед храмом был полон народу, — рассказывает Андрей Мановцев. — Выходил из храма отец Александр в белом одеянии, так помнится, самом подходящем к нему, потому что как только выходил, все менялось. Не то, чтобы все к нему бросались, все могли оставаться стоять своими компаниями, могло быть и так, что даже совсем никто не преграждал ему путь. И тогда он тем легче не шел, а словно летел. Походка была у него такая, не то, чтобы очень быстрая, но спорая и удивительно легкая, летящая. И всё менялось, как только он появлялся, он сам был радостной вестью».

Крестить, исповедовать, благовествовать и напутствовать он продолжал и вне храма.

«Помню фразу, сказанную в домике при храме тотчас после литургии, а затем и крестин, — описывает одну из встреч с отцом Александром священник Владимир Зелинский. — „У меня температура, сейчас, наверное, за 38. Знаете, всякий раз, когда крещу, непременно заболеваю. Видно, дьяволу это очень не по душе, и он мстит“. Боюсь, что слова на бумаге не передают интонацию улыбки, небоязненной по отношению ко „мстителю“, немного смущенной — к гостю: мол, извините, долго говорить не могу».

Уже к середине 1970-х годов отец Александр имел огромный приход, рассеянный по районам Москвы и ее пригородам. Визиты к прихожанам и исполнение треб поглощали огромное количество времени и сил.

«…От нас отец поехал к Волгиным — они живут в двух-трех кварталах от нас, — вспоминает Марианна Вехова. — Между нами — моря хлябей и грязей. Отец вскочил на подножку проезжающего мимо в нужную сторону самосвала, и мы смотрели, как он удаляется, держась за открытое окно кабины и улыбаясь шоферу, как развеваются на встречном ветру фалды его светлого весеннего пиджака, а пузатый портфель в отставленной руке летит над мутными, взбаламученными водами; а ведь у отца еще несколько визитов в разных концах Москвы. Когда же он вернется домой? И будет ли в состоянии работать за столом? А завтра с утра — служба…