День моего крещения, июнь. Я дожидаюсь гонца у Елены Семеновны в комнатке, которую она снимала на той же улице, где храм. За мной придут и поведут меня креститься.

Оказавшись в комнате наедине с той самой неземной женщиной, которая так поразила меня, когда я впервые вошла в наш храм, я была в обморочном от благоговения состоянии. И вот открывается дверь, и Е. С. со словами „Моя Маруся пришла!“ встает навстречу, и входит — женщина с удивительным лицом — одна из трех в храме, свет, исходящий от лиц которых решил мою судьбу.

„Моя Маруся пришла!“ И была в этом приветствии невероятная радость встречи на фоне всех разлук, когда Маруся была в заключении. Мне потом Елена Семеновна рассказывала: когда забрали Марусю, у нее внутри как бы зажглись слова: „тогда будут двое на поле… один берется, другой оставляется… две мелющие в жерновах…“

И мы пили чай, и перед тем как сесть, Елена Семеновна прочла „Отче наш“ — так глубоко, как можно прочесть только один раз в жизни. Как бы за всех нас, за всё человечество…

Когда Маруся отбыла уже свой срок в лагере и кончался срок ее ссылки, придумано было новшество: вечная ссылка для некоторых категорий заключенных. Вот ты уже думаешь о доме, и вдруг такое — точно гробовая крышка захлопнулась над всеми твоими надеждами. Были даже случаи самоубийства на этой почве. Полагалось, прочтя бумажку о вечной ссылке, расписаться внизу, что ты об этом уведомлен. „А я тогда подумала: тоже мне, нашлись распорядители вечности, — рассказывала мне Маруся, — и с легкостью необыкновенной поставила подпись… А через некоторое время Сталин умер, и ‘вечность̓ кончилась“.

Много позже, когда у меня уже была дочь, я спрашивала Марусю, что она читала в детстве, на чем воспитывалась. И она прочла мне стихотворение из Библиотеки для детского чтения, которое ей запомнилось и которое она читала, поступая в гимназию.

Это стихотворение не раз потом вспоминалось ей в трудные минуты.

К Елене Семеновне я ходила раз в неделю, в определенный день. В ее комнату я входила, как в храм. Но вначале я видела ее — светом в темноте коридора, дверь открывала соседка, это была коммуналка — и она шла навстречу со словами: „Олечка пришла!“

Голос ее неспешный, праздничный, теплый — как передать это? Внутри звучит ее особое произнесенье слов, когда каждое исполнено своей глубины…

„Умолкает ныне всякое уныние и страх отчаяния исчезает…“ — Е. С. диктовала мне эти слова из молитвы. И было ясно, что она этим — жила.

В старом блокноте у меня короткая запись, чтобы не забыть: „Е. С. — преднизолон и реп. масло“. Репейное масло иногда можно было купить в аптеке. Елена Семеновна Мень просила его для лампадки. „В темноте я задыхаюсь“. Меня это поразило, и я постаралась это запомнить. В темноте я задыхаюсь. Мы все задыхаемся в темноте, думала я. Россия задыхается в темноте. Свет — чтобы дышать…