Безусловно, отец Александр был природным психотерапевтом. И когда у меня в школе появлялся ребенок, склонный к самоубийству, я, понимая всю чрезмерную занятость отца Александра, направлял этого ребенка к нему, не сомневаясь, что мой ученик будет спасен.

Однажды в конце 80-х мы привезли в школу контейнер с Библиями из Парижа. Встал вопрос о контрабанде запрещенной литературы. Я сказал об этом отцу Александру. Его реакция была замечательной: „Помните, что когда волка нет, то и овца как-то вяло ходит. А когда волк рядом, то и овца подтягивается“.

В нашей школе одно время преподавал человек, которого я называл „таинственный монах“. Мы затеяли в школе ряд новых курсов — таких, например, как „Великие книги человечества“, „Библия“, „Коран“, специальный факультатив о русской религиозной философии и т. д. Но читать их учителя не были готовы. И отец Александр порекомендовал мне своего ученика, монаха. Его высшей характеристикой были слова: „Дело знает“. „Таинственный монах“ преподавал у нас в штатском до тех пор, пока в России не начался „религиозный ренессанс“ и его не направили настоятелем в храм на Бородинском поле»[311].

В 1989 году отец Александр Мень с несколькими добровольцами — костяком будущей Группы милосердия — впервые появился в Республиканской детской клинической больнице (РДКБ) в Москве. Об этой больнице отец Александр узнал от одного из прихожан, больничного медбрата, который работал в отделении пересадки почки и рассказал, как ужасно страдают дети, находящиеся на гемодиализе[312]. В больницах не хватало медикаментов, оборудования, одноразовых шприцов. Получить даже элементарные медицинские услуги было невозможно, пересадка органов велась чуть ли не по группе крови, не было детского диализа, смертность была крайне высока. «Когда решили помогать именно этой больнице, не все и не сразу согласились с выбором отца Александра, — рассказывает Лина Салтыкова, руководитель Группы милосердия. — Но батюшка поехал туда, а с ним и мы».

Приехав на место, батюшка и прихожане новодеревенского храма увидели огромную недостроенную детскую больницу на юго-западной окраине Москвы. Вокруг больницы — двор, пустырь и сваленные груды железа. «Пейзаж после Сталинградской битвы», — грустно пошутил отец Александр. Внутри больницы царили мрак и безысходность на фоне страшной реальности — частых детских смертей. Больница для детей с тяжелыми заболеваниями, приехавших со всех уголков страны, рассчитана на тысячу койкомест. Многие дети были направлены в эту больницу потому, что им не могли поставить правильный диагноз, методы лечения были неизвестны, а порой было уже очевидно, что дни ребенка сочтены. Большинство родителей ночевали в подвалах и коридорах. Денег на покупку еды у них, как правило, не было.