Ранее мы уже подробно разбирали эту парадоксальную доктрину христианства, согласно которой Бог самого себя, в ипостаси Сына, принес в жертву самому себе, в ипостаси Отца-Вседержителя, чтобы оправдать себя перед собой за нарушение закона справедливости, чем является дарование незаслуженного прощения грехов, и, оправдавшись, дать себе право на благодать. Да, такая, вот, доктрина… Не останавливаясь уже на ней подробно, отмечу здесь, что эту доктрину христиане использовали, во-первых, как основу для двух, прямо противоположных концепций, а во-вторых, — для создания культа крови Христа.

Указанными концепциями были, с одной стороны, концепция любви к Богу, как ответа на дарование людям незаслуженного ими прощения, но тут же, с другой стороны, — концепция прямой противоположности любви, а именно — страха. Страха «божьего», страха перед Богом, страха не угодить Тому, кто, уж если своего Единородного Сына принес себе в кровавую жертву, то уж с нами-то, грешными и вовсе никак церемониться не будет — страха, стимулирующего к святой жизни воздержания от всего, обозначаемого церковью греховным!

Обе эти концепции смешались и нашли свое выражение в создании культа Крови Христа, в разработке учения и практики Причастия, то есть — приобщения крови Христа, через что, согласно доктрине, достигалось приобщение и самому Христу, и Богу. И хотя причастие проводилось через символическое употребление красного вина, тем не менее, объявление причастия «таинством», то есть действом, во время которого вино «таинственно» превращается в «истинную кровь Иисуса Христа», порождало среди окружавшего христиан народа жуткие слухи о таинственных и страшных кровавых обрядах, проводимых христианами.

В результате, умножение христианских общин стало превращаться не в благо для жителей Империи, а в еще один источник социального напряжения, порождавшего периодические спонтанные выплески народного недовольства существованием и распространением этой жутковатой секты. И эта смута, как уже говорилось, была совершенно не нужна ни властям Империи, ни Иисусу, стоявшему за процессом создания христианских общин, ни Пилату, стоявшему за Иисусом.

Ситуация стала развиваться не в том направлении, как видели это Иисус и Пилат, исправить это не удавалось, и именно потому и могло быть принято решение от нее отстраниться. Я думаю, можно смело предположить, что именно это было первопричиной того, что Иисус, спустя полтора десятка лет, прекратил свою совместную с Павлом деятельность. И подтверждением этому выводу являются те отголоски именно этих, по моему убеждению, процессов, которые звучат, в частности, в Послании Павла к Коринфянам.